Но то, что происходило сейчас внутри ее, перекрыло то, что снаружи. Внешние событие потеряли всякое значение. Ее тело воспринималось как вселенная — вместилище таинственного НЕЧТО, священный сосуд, в котором плещется божественное НАЧАЛО. Но это НЕЧТО не принадлежало ей одной, как ей этого ни хотелось. Оно точно так же принадлежало еще одному человеку, мужчине, который подарил ей великое наслаждение и великие муки, которым ходит сейчас где-то, разговаривает по телефону, крутит руль машины и не подозревает о том, что он натворил, или сотворил, как угодно. Он ничего не узнает, она так решила, но все равно он навсегда в ней и с ней. И ничего изменить уже нельзя.
А все началось давным-давно. Было легко и приятно играть с ним, как кошка играет с мышью, наслаждаясь своей властью, упиваясь свободной силой, потому что он ее любил, а она его нет. Или тогда ей так казалось.
Часть I. Лика
1991 год
Раннее утро на даче… Что может быть пленительнее? Солнце только взошло. Оно еще молодое, неспелое, как кисловатое яблочко. Ты выходишь в сад и подставляешь солнцу лицо, жмурясь, как кошка, от щекочущего прикосновения солнечных лучей.
Первый глубокий вдох терпкого утреннего воздуха. А-а-ах, блаженство! Вместе с ним в тебя вливается предвкушение радости, непременно радости, и еще ожидание чуда, которое обязательно произойдет, стоит только сойти со ступенек крыльца и пробежать босиком по росе.
Но солнце потихоньку разгорается, теряя свою непорочную свежесть, роса высыхает, а чуда не происходит. Если, конечно, не считать чудом саму жизнь.
Лика сбежала с крыльца и прошлась по траве. Земля с ночи была холодная и влажная, и Лика почувствовала, как тяжелая вязкость сна уходит через босые ступни в эту землю, а оттуда возвращается уже что-то совсем другое, упругое, будоражащее, яркое. И называется это: еще один день из жизни Лики.
Когда тебе девятнадцать лет, у тебя хорошенькая, незатертая мордашка, большущие желто-зеленые глаза под длинными темными бровями и куча сумасбродных идей в голове, конечно же, кажется, что мир вращается вокруг тебя. Для тебя восходит и заходит солнце, для тебя поют птицы и распускаются цветы, для тебя живут другие люди, для тебя, для тебя, для тебя.
— Здорово, правда? — вполголоса пропела Лика маленькому паучку, который вдруг закачался перед ней на серебряной паутинке.
Она, то вспыхивала, то исчезала, и тогда казалось, что паучок сам собой свободно парит в воздухе. Лика дунула на него, и паучок, смешно перебирая лапками, быстро-быстро полез вверх.
Две бархатные малинищи растаяли на языке ароматной сладостью. «Хризантемы скоро начнут цвести, — подумала Лика, рассеянно глядя на мамину клумбу. — Значит, лету конец. Ну и что, будет осень, потом зима, ничуть не хуже».
— Что же из этого следует? Следует жить, — пропелось как-то само собой.
— Лика! Лика!
Лика резко, рывком, враз очнувшись, повернулась на голос, столько в нем было неподдельной тревоги.
Соседка махала ей из-за забора, нетерпеливо, как-то даже сердито тряся коротко остриженной седеющей головой.
— Да подойди же ты скорей! Ты слышала?
— Что?
— Власть переменилась. Горбачев в Форосс, то ли болен, то ли арестован.
— С чего бы это ему болеть? — недоверчиво спросила Лика. — Он же всегда как огурчик.
— То-то и оно. Болен — это официальная версия.
— Чья?
— ГэКаЧеПе, — внятно и раздельно произнесла соседка, вбивая эти буквы, как гвозди, в разделяющий их забор. — Государственный комитет по чрезвычайному положению.
— Погодите, не так быстро, — попросила, нахмурившись Лика. — Я ничего не понимаю.
— А я, думаешь, понимаю? По телевизору только их заявление читают: Горбачев не дееспособен, поэтому мы берем управление страной на себя.
— Да кто мы?
— Янаев, Павлов, а самое главное, Пуго, Язов и Крючков.
— Наши три богатыря, — подхватила Лика, вспомнив обложку журнала «Столица», где оба министра и Председатель КГБ были изображены на конях, как на известной картине Васнецова.