Машина остановилась — не поехала дальше и не покатила назад. Я тоже не двинулся с места. Единственными звуками нашего противостояния были гул работающего вхолостую мотора и мое частое дыхание. Никаких других звуков я не помню. Только я — и эта машина.
Над бампером зажглись яркие лампочки. Машина поползла в мою сторону.
Теплая ночь вдруг стала жаркой.
Я по-настоящему заволновался.
По-настоящему заволновался, но не трогался с места. Мой ум лихорадочно заработал, просчитывая бесчисленные варианты тех действий, которые можно было бы предпринять вместо того, чтобы стоять столбом, — но тело мое отказывалось даже шелохнуться.
Это была всего лишь машина. Всего лишь…
Машина — развалюха кремового цвета. Марку и возраст было не разобрать из-за вмятин и пятен ржавчины. Она поравнялась со мной. Внутри сидели трое. В темноте мне было их не разглядеть — я только понял, что там три белых парня. Двое спереди, один сзади.
Тот, что был за рулем, протяжно спросил меня:
— Ты чего тут делаешь, парень?
— Иду домой. — Я с трудом выговаривал слова, и прозвучали они нервозно.
— Говорит — домой идет. — Тому типу, который сидел рядом с водителем, мой ответ не понравился, и он повторил его для остальных.
Водитель заявил:
— Тут черномазые не живут.
— Я тут не…
— Что-что, парень?
— Я тут не живу. Я из другого города.
— Говорит, он не отсюда. — Это опять парень, сидевший рядом с водителем, «переводил» другим то, что я сказал. Третий — тот, что сидел сзади, — молчал: просто лениво прислонился к дверце рядом с сиденьем и жевал что-то, что, видимо, постоянно было у него во рту.
— Ага, он не местный черномазый. — Они говорили обо мне друг с другом. Говорили так, словно меня тут и не было. — Ни один местный черномазый не будет таким идиотом и не станет шляться по ночам, раз это запрещается.
Я показал им свою полицейскую карточку, пытаясь объяснить, что мне «позволено» находиться на улице после наступления темноты.
— Да плевал я на все эти карточки, — отрезал водитель.
А тот, кто сидел с ним рядом, быстро высунул из окна машины руку и выхватил карточку из моей руки.
Я не оказал сопротивления. Страх как будто парализовал меня.
Парень небрежно взглянул на карточку и сказал:
— Тут сказано, ему можно находиться на улице после комендантского часа.
— А ты что — какой-то особенный черномазый? Может, ты черномазый Иисус?
Слово «черномазый» срывалось у них с языка так же легко и просто, как злость. И с той же легкостью, с какой они выговаривали это слово, другое слово вдруг стало слетать с моего языка:
— Сэр? Нет, сэр. Во мне нет ничего особенного, сэр. Я работаю в одном…
— Полезай в машину.
За много миль отсюда раздался гудок поезда. Это я помню. Я ясно помню этот гудок поезда, раздавшийся в ту секунду.
— Да я… Может, я лучше пойду обра…
— А ну, парень, живо полезай в машину. Мы тебя довезем куда нужно.
Третий — тот, что сидел сзади, — толкнул дверцу. Она распахнулась настежь, собираясь проглотить меня целиком.
Я не был идиотом.
Я не был таким идиотом, чтобы не понимать, что, если я залезу в эту машину, ничего хорошего мне не светит.
Я не был идиотом.
Я не был таким идиотом, чтобы не понимать, что пуститься наутек — ничуть не лучше. Если я побегу — за мной погонятся. Если погонятся, то поймают. Если поймают, то… Их трое. Я один.
Я не был идиотом.
Я залез в машину.
Залезая, я подумал — а что мне еще оставалось? — что, может, эти трое и впрямь отвезут меня куда нужно — в Майами, в гостиницу «Мэдисон», в номер с насекомыми, убегавшими от холодных капель из подтекающих труб, — в этот самый прекрасный номер, в каком мне когда-либо доводилось останавливаться.
Конечно. Туда, наверное, они меня и отвезут.
— Закрой дверь, парень, слышишь!
Я закрыл дверь машины. Меня сразу обдало запахами алкоголя и пота. От этих троих разило спиртным: они с каждым выдохом испускали вонь от выпитого в огромном количестве дешевого пива, сильно ударяющего в голову. По́том несло от нас всех. Южане потели от предвкушения. Я — от страха.
Некоторое время мы ехали. Не знаю, куда мы ехали: я только понимал, что не в город и не к пляжу. Кругом была темнота — сквозь нее пробивался только слабый свет фар, лишь обнаруживавший запустение впереди, и редкие вспышки фонарей на пригородных улицах. В свете этих вспышек я и рассмотрел своих попутчиков. Все — коротко стрижены, водитель — светловолосый. Шея у него была усеяна рубцами от угрей, которые уходили под воротник рубашки. И с ухом у него было что-то не так: край был как будто изжеван и порван, будто у собачонки, покусанной в драке.