Я вернулся в свою гримерку. Коридорный принес мне заказанное блюдо, пожелал удачного представления. Было время, когда я не мог есть перед выходом. Стоило мне поесть — и, пока я стоял на сцене, нервы сжигали все, что бы ни лежало у меня в желудке, причиняя мне сильную боль.
Но только не сегодня вечером.
Сегодня вечером я знал: все пройдет на ура. Худшее, что мне довелось испытать за время своего восхождения — от крикливых пьянчуг вместо публики до фанатиков южан, которые хотели меня удавить, и до прочих вех на этом тернистом, горестном пути, — все это осталось позади. То, что должно произойти в «Копе», было началом моего истинного начала: отсюда я должен взлететь в стратосферу, сделаться настоящей звездой.
Я без труда проглотил свинину.
В комнате появился Сид. Он вошел так тихо, что я даже не слышал его шагов. Я поднял глаза и увидел его. Я сообщил ему то, что считал неоспоримым фактом:
— Сегодня будет хороший вечер, Сид.
Он медлил с ответом. Когда ему наконец удалось разжать губы, он тут же сжал их, так и не проронив ни слова.
— Что такое?
Сид глядел в сторону.
— Что такое? Ты дуешься на меня из-за Фрэн? Ну, я же сказал тебе, что позвоню ей.
— …Нет.
— Хорошо, давай я прямо сейчас позвоню ей, произнесу все, что нужно. Ты этого хочешь?
— Нет, Джеки. Не в этом… Тебе надо… — И он буквально спиной повернулся ко мне. — Удачного тебе выступления. — Сид явно что-то от меня утаивал. Вернее, пытался что-то утаить, но крайне неумело.
— Что происходит?
— Ничего. Ничего не происходит.
— Где ты учился врать — в монастыре? — Тут вырвалось мое самое страшное опасение: — Меня что, отменили?
— Нет.
Второе по важности опасение:
— Ты заболел? С тобой всё…
— Не волнуйся. Просто выступай хорошо. Шоу — вот что сейчас главное. Вот что важнее всего. А все остальное… остальное подождет.
Сид продолжал бекать и мекать, но так и не ответил на мой вопрос о том, не болен ли он. Я подошел к нему, взял его за плечи и развернул лицом к себе: мое сочувствие и озабоченность обернулись грубостью.
— Рассказывай! Что бы там ни было, рассказывай, черт возьми!
Секунда или две — молчание. Сид пытался заговорить. Он совершал над собой такие усилия, будто глыбы ворочал. Наконец пожелавшие выходить наружу слова слетели с его уст.
Он проговорил:
— Тебя не застали «У миссис Шо», поэтому передали мне. Я хотел подождать, пока не… Я понимаю, как важно для тебя это представление, но… Позвонили из Нью-Йорка. Твой отец… — Тут Сид осекся. Вот оно что. Больше он ничего не смог из себя выдавить. И, по правде говоря, больше мне ничего и не нужно было слышать.
Умер.
В течение минуты-другой никто из нас не проронил ни слова, не зная, что сказать.
Мой отец умер.
Сид первым нарушил тишину:
— Если хочешь, я поговорю с Джеком…
— Не надо.
— Он все поймет. Ведь речь о твоем отце.
— Сид, я выступаю сегодня. Я выхожу на сцену. Шоу должно продолжаться, и все такое. Мой отец умер, ну и что?
У Сида был такой ошарашенный вид, будто его ударили камнем по голове.
— Ну так что теперь? Ты его когда-нибудь со мной видел? Ты когда-нибудь видел, чтоб он пришел в зал поддержать меня? Ты вообще хоть раз его видел, Сид? Он умер, это грустно, но точно так же бывает грустно, когда умирает любой другой человек, которого сбила на перекрестке машина и которого я никогда не знал. Не могу же я отменять представление всякий раз, когда умирает бог знает кто.
Сказав это, я сам себя убедил: мой отец — бог знает кто. Мне наплевать.
Сид ничего на это не сказал. Сид просто глядел на меня… глядел на меня…
Сид ушел.
Наконец клуб наполнился народом, пора было начинать представление, и я вышел на сцену — снова вступил в эту пустоту, поджидавшую меня.
Я хорошо выступал.
Я хорошо выступал первые три минуты из моих шести с половиной. А потом я дошел до номеров, где речь шла о моем отце-пьянице. И тут не выдержал. Я не сломился и не расплакался, я не распустил нюни — ничего такого. Я просто объявил со сцены, что мой отец умер, — и моментально все смешки стихли. Обычно всегда так бывает, если начинаешь говорить в комедийном представлении о реальных людях, которые умерли. Правда, раздалось жидкое хихиканье: видно, кто-то решил, что я заготовил чертовски смешную шутку.