Далее от заходов в каменоломни, вдоль вершины холма, залегла рота полка Дидова. Бойцы, прижимая щеки к холодным прикладам, по линиям стволов винтовок настороженно смотрели вперед, где за железнодорожной насыпью укрывались белогвардейцы.
Внезапно с тыла к цепи подошла группа партизан, оборванных и грязных. Молоденький боец с испитым, бледным лицом и большими голубыми глазами, тот, кто первым принес Колдобе весть о начале боя, спросил громко и не по летам строго:
— Вы какого полка?
— А вам кого надо? Это дидовские, — отозвался из цепи матрос, лениво поворачивая голову. И вдруг подпрыгнул и сел, расширив удивленно глаза. — Петяй! Петя!.. Комсомол! — вскричал он, вскочил и начал обнимать парнишку. — Неужели ты, Петька?! Дружок… Ах, черт!
— Ой-ой! Да ты потише, Антонов! Так нельзя, — сморщился Петька, выгибая спину под ударами дружеских ладоней. — Больно… там рана.
— Что, ты опять ранен? — спросил матрос.
— Тю-ю! — свистнул Петька. — И уже не раз царапнуло! Он снял с плеча винтовку и заговорил, обращаясь ко всем. — Вот все мы, — указал он на пришедших с ним, — малость поцарапаны. — Он сказал это с таким напускным спокойствием, словно рана для него ничего не стоила.
Матрос смеялся и говорил:
— Так вот, старина… Да-а… Давно видел тебя… И передавали перед осадой, будто ты уже того… Говорили даже, что казак тебя… Эх, браток! Не чаял уж видеть…
Матрос помолчал и быстро осведомился:
— А Дидов видел тебя?
— Нет еще. Не встретился.
— Жалко. Надо повидаться. Он о тебе не раз вспоминал… Матрос покрутил в руках бескозырку и, вспомнив, спросил: — А Сергей-то Ковров? Жив комиссар?
— Жи-ив, — радостно отозвался Петька. — Ему больше всех приходится работать. Они с Колдобой на пару заворачивают.
— Эх, Сергей, Сергей!.. Небось запевает…
— Запевает. Ему хоть бы хны! Любит песни… Кровь с человека течет, а поет… Эх, уж и поет! Век бы слушать его.
Антонов потянул к себе за плечо Петьку и громко сказал, обращаясь ко всей роте:
— Вот, ребята, наш комсомолец Петяй Шумный, Мышкин, Бардин, да я, да Дидов и есть пионеры карантинского полка. А как мы сколачивали-то его: по одной душе тянули, по запискам сзывали. А потом сами видели пачками народ стал приходить. Не полк, а гром на всю округу получился… Ну, Петяй, едят твою кочерыжку, ты опять со мной, — уж теперь не отпущу. Иди ко мне в помощники, баста! Ты, брат, комсомол, должен передовым быть. Ну да айда, садись, а вы все, ребята, ложись в цепь. После разберемся, — приказал он партизанам, пришедшим с Шумным.
…На позициях было тихо. Изредка хлопали один-два выстрела. В воздухе редко-редко да пропоет пулька. В раскинутой широте моря, тяжелого и неподвижного, не было ни одной морщины. Далеко, посредине пролива, вытянувшись косяком, замерли пять серых миноносцев.
Шумный, лежа рядом с Антоновым, смотрел на море и на миноносцы, казалось вздрагивающие от эха канонады, доносившейся с перешейка Акмонай.
Издалека катился протяжный орудийный грохот.
— Поднажми, поднажми, родная наша Красная! — заговорили в цепи и возбужденно защелкали затворами. — Вы там, а мы здесь поднажмем…
Бойцы, ободряя друг друга, верили, что уже остаются не дни, а часы до окончательной победы. Вот-вот из-за гор обрушится железная лава красной конницы…
На вершине высокого холма, в горячем мареве солнца маячили четыре фигуры — Ковров, Колдоба, Бардин и Дидов.
Командиры держали совет.
Вылазка партизан произвела ошеломляющее впечатление как на тыловых генералов, так и на белое командование фронта. Известие об этом молниеносно облетело весь полуостров, и белое командование впервые ясно осознало, что стратегическое положение армии может разрешиться катастрофой для всего «добровольческого» движения на юге. Отряды партизан снова угрожали непосредственно городу и крепости. Это была страшная опасность. Теперь для гибели белых в Крыму достаточно было одновременного удара Красной Армии на фронте и партизан в тылу. Этот удар сдавил бы белую армию в железных тисках.
Белые генералы, оценив создавшееся положение, решили, что помощи и спасения можно ожидать лишь от французов и англичан. Начались срочные переговоры штаба армии с союзниками.
Между тем город был в панике. Военные части заперлись в крепости, а городская буржуазия уже успела погрузиться на пароходы. Рабочие завода и мастерских, видя распад белой власти, собирали оружие и появлялись вооруженными группами на окраинах, арестовывая отставших офицеров. Крестьяне окружных деревень, кто посмелее, по ночам сквозь цепи белых пробирались к партизанам.