Близился конец.
В едва освещенном холодном сумраке туннеля, в облаках чада факелов шумела большая группа партизан. Только что вынесли шестерых, скончавшихся от истощения и ран. Среди людей, видевших, как гибнут лучшие бойцы, нарастала тревога, вспыхивали споры. Многие упорно говорили о неотвратимой гибели, другие еще утешали себя надеждами на скорую победу Красной Армии.
На квадратной каменной плите лежал Колдоба, прикрывшись черной буркой. Из-под надвинутой папахи блестели его глаза. Он смотрел вниз, на партизан, и внимательно вслушивался в их разговор.
Партизанский разговор был все тот же: жажда свободы, проклятия врагам, жалобы и уныние, вера и надежда…
Колдоба улыбнулся, когда услышал Петьку Шумного, разговаривавшего с бородатыми партизанами. Бледное, исхудалое лицо Петьки с припухшими веками казалось совсем детским.
— Нет, не может быть, чтобы это случилось! — говорил Шумный, широко раскрыв голубые глаза, и сразу оборвал свою речь, будто ждал, что сейчас на него обрушатся все и закричат в один голос: «Что ты там понимаешь, молокосос!»
Но никто не возразил Шумному, только один старый рыбак недоверчиво покачал головой.
Тогда Шумный горячо вскричал:
— Этого не может быть! Они идут, идут! Красная Армия не уйдет из Крыма.
Партизаны молчали.
Колдоба провел ладонью по бороде и задумался. На мгновение мелькнула у него мысль о безнадежности положения всего отряда. Ведь и в самом деле Красная Армия может отступить, тогда конец. Но Колдоба отгонял эту черную мысль и вновь с улыбкой смотрел на Петьку. «Такие умеют верить», — подумал он и вспомнил, что комсомолец Шумный пришел один из первых, когда еще и отряда-то не было. Он пришел в «скалу», преследуемый белыми за участие в Красной гвардии в восемнадцатом году. Колдоба сразу отметил его как аккуратного и ловкого разведчика и часто беседовал с ним, рассказывая ему о боях на германском фронте, о революции, о задачах партизан.
Потом Шумный попал в десятидневную осаду, и это было его первое серьезное крещение огнем. Перед глазами Колдобы встала картина: парнишка, совсем голый, в крови от ушибов камнями, сидел, прижавшись к стене, и мелко дрожал, как щенок, вынутый из ледяной воды. Он плакал, стучал зубами, просил выпустить его наверх, боялся темноты. В глазах Колдобы замелькала в темноте голая фигура парнишки с фонарем в руках, быстро-быстро уносившего ноги в даль туннеля.
Шумный тогда был пойман партизанами и приведен к Колдобе, который мягко уговаривал его, как отец, смеясь над ним добродушно:
— Вот так комсомол! Вот так парень! А говоришь: «Я — мастеровой. К девкам хожу». А вот если я девкам-то твоим все расскажу, а?
Воспоминания Колдобы прервал голос Шумного:
— Товарищи, вон там заход есть, он далеко от других, у самой крайней хаты. Там и часовых почти не бывает. Смело можно оттуда вырваться. Я сам все разведал. Что ж, сидеть и погибать? Уж лучше ударить по гадам как следует — да и Красной Армии помочь. А уж умереть — так умереть с пользой!
Колдоба приподнялся, взволнованный смелостью слов Шумного.
— Нас несколько сот, которые еще могут драться и наделать такого, что никакому генералу во сне не приснится!
— Что и говорить, — неожиданно поддержал Шумного бородатый партизан, — мы еще можем кое-что натворить. Нам только бы вылезть опять наверх да обойти хорошо беляков. — И он угрожающе взмахнул кулаком.
— Правильно! — горячо подхватил Шумный. Он снова заговорил с пылом и воодушевлением, заражая всех своей верой в победу.
Колдоба слез с плиты. К нему подошли Ковров, Горбылевский, Пастернаев с завязанной головой. Колдоба указал им на группу партизан и на Шумного.
— Послушайте, — серьезно сказал он, — ребята с боем хотят прорваться наверх.
— Толкуют правильно, — отозвался Ковров, — Искать выход надо.
Колдоба подозвал Шумного и, улыбаясь, спросил у него:
— Так что ж, парень, договорились, а?
Шумный уверенно кивнул головой, но сейчас же на его лице появилась виноватая улыбка. Он понял, что Колдоба слышал его речь, и подумал, что, может быть, сказал не то, что надо.
— Давай, давай, это дело! — вдруг весело заговорил Колдоба. — Ты у нас первый лазутчик, тебе и дорога наверх первая.
— С вашего разрешения, товарищ командир, — радостно встрепенулся Шумный. — С душой будет выполнено.
— Ну ладно, на штабе поговорим, — сказал Колдоба и, задумавшись отвернулся.