— Казаки! — орал польщенный Сологуб. — Пейте, та ешьте, та накопляйте силы, та такой силы, та такого духу, щоб наши шашки и пики добре орудовали, щоб потом лучше да краше на ридной Кубани нам жилося!
Казаки, услышав слова «лучше жилося», затянули песню:
Чокались огромными кружками, расплескивая янтарное вино.
А Петро Сологуб жадно глотал из сахарницы, словно вол, давно не пивший и добравшийся в жару к пойлу. Красное вино бежало по его подбородку, по рыжим усам, по смуглой жирной груди.
— Ну, музыканты, давай гопака! Там гармония, там бубен, а там дудки.
Пошла пляска. Прыгали, падали, пили и опять танцевали, приговаривая:
Чеченцы резали воздух сверкающими кинжалами, с подпрыгом втыкали их в землю, на носках бегали вокруг торчащих ножей, потом вынимали и ловко жонглировали ими. Стоящие били в ладоши и в такт говорили:
— Гоп-гоп-гоп…
Вдруг в гульбу врезался крик:
— Стой!
Шум сразу оборвался.
— Там, на нивах, чего-то неладно. А ну, хлопцы, возьми-ка этих жеребцов да дергай узнавать.
Пять казаков вспрыгнули на лошадей и умчались. Вскоре они вернулись, гоня перед собой двух стариков татар.
— Ага, черти лысые, поганые татары, против казаков? Казаки всегда вас лупили и будут лупить.
— Так вот они что! Казацких коней трогать?! — заревели пьяные, угрожающе поднимая кулаки.
— А ну, вяжи кобыле до хвоста, пускай несет.
— Э, нет, еще хвост коню оторвем. Другую кару надо придумать.
Некоторые предлагали свиным салом губы намазать, иные — выпороть, повесить, но все это было забраковано.
— Повесить это не штука, а вот штука, ежели что-нибудь новое придумать, — сказал Сологуб.
Татары старики плакали, говорили, что у них всего одна десятина и ее побили лошади, что семьи останутся без хлеба, но их с пинками и издевкой потащили к школе. Там их раздели и повесили за ноги, вниз головой, на перекладине ворот.
Мултых и Абдулла Эмир вошли в круглую глухую комнату, стены которой были обвешаны темно-серыми, восточной работы, гобеленами. На полу лежал пушистый ковер. У стен были расставлены низкие кресла, отделанные перламутром. На окнах и на дверях висели вышитые золотом розовые гардины. На маленьком раздвижном столике лежала толстая книга, сверкающая серебром и камнями, вделанными в бархатный переплет.
Мултых огляделся, выпятил нижнюю губу и проговорил:
— Недурной у тебя уголок. Это, Абдулла Эмир, настоящий музей Востока.
Мурзак, улыбаясь, отвечал:
— В этом доме бывает мой отец, бываю я. Женщинам, по закону, не положено сюда даже ступать ногой. В праздники курбан-байрам и ураза-байрам здесь бывают муллы, и когда изредка приезжают почетные гости, я также принимаю их здесь, для молитвы. Моему дедушке было от роду сто двадцать восемь лет, он считался самым древним стариком в Крыму. И вот в праздники он выходил отсюда, по этим ступенькам, во двор и целый день принимал богатых гостей. Сколько ни бывало народу — все целовали ему руку, как и подобает по корану. Так как сейчас у нас великий праздник победы над большевиками, то во имя этого праздника мы имеем счастье посидеть здесь, и что ты ни вздумаешь делать сейчас в этом доме, все будет позволено.
— Ладно, ладно, — сказал Мултых, заложив руки в карманы, и свистнул. — Что-нибудь в память моего пребывания мы должны сообразить сейчас. Не так ли?
— О, — вскричал Абдулла, — во имя наших целей, наших общих идей — что угодно! Даже сейчас разрешу здесь пить самые лучшие вина, и хоть с женщинами, и то можно.
— Вот это хорошо. Прямо-таки превосходно, — радостно потирал руки Мултых. — В этой роскоши райский вечер, что мы раньше задумали с тобой устроить, будет как нельзя к месту.
— «Райский вечер»? — тихо повторил Абдулла Эмир; приложив к толстой губе указательный палец, подумал, потом сразу встряхнул головой и сказал: — Райский вечер будет здесь.
— Ну, как девицы? Достойны быть в этом святом музее? Абдулла пожал плечами и, тихо усмехнувшись, ответил: — Да ведь мы-то с тобой: ты — русский дворянин, я — татарский. Для нас с тобой и нашего удовольствия думаю, что все и везде в нашем отечестве можно. Мы сами себе разрешаем.
— Ну, а бабенки-то как? — опять спросил Мултых.
— О! — восторженно зачмокал губами Абдулла Эмир и поцеловал кончики пальцев. — Ты видел вон там, в моем саду, цветут розы? Так эти девицы куда лучше всяких роз.