Смешалось все; люди, лошади, повозки, тачанки. Кругом огонь, стрельба, крик… Не разобрать, где стреляют свои, где — чужие. Ругань, стон, вой — все слилось в многоголосый, дикий шум.
Торопливый звон отбивали телеграфы. Тревога бежала в каюты, в кубрики, в машину.
Англичане и французы стремились к одному: скорее отчалить в море, спастись от неудержимого натиска партизан.
— Брашпиль!
— Полный вперед!
— Пулемет — огонь!
— А-а-а-а-а-а-а…
Миноносцы срывались с причалов и уходили в серый утренний туман моря. Офицеры обоза и портовой стражи бросались с пристаней, плыли за миноносцами, фыркали и отдувались в воде и с воплями тонули.
Всюду раздавались призывы партизан:
— Товарищи моряки, товарищи солдаты! Все в город! За нами! Пришли большевики. Присоединяйтесь к власти рабочих и крестьян! Бейте офицеров! Берите корабли! Вооружайтесь!..
Шумный бежал и часто стрелял. Поравнявшись с высоким корпусом парохода, он бросил на него мимолетный взгляд, и вдруг сердце его забилось. Он узнал транспорт, на котором плавал с Евсеичем.
Глаза Шумного устремились на спасательный круг, висевший у капитанского мостика; на круге он прочел имя парохода, которое часто с гордостью повторял своим товарищам и знакомым, называя себя моряком дальнего плавания.
Шумный на минуту заколебался, потом громко закричал: — Евсеич! Евсеич!
На палубе метались люди. Звенели цепи. На крик Шумного несколько человек подбежали к борту, и Петька снова крикнул протяжно, приложив руки рупором ко рту:
— Евсе-е-е-ич!
Один из моряков перегнулся через борт, и Шумный узнал в нем своего старика крестного.
— Евсеич, это я, Шумный… Бросай работу. Иди сюда. Подымай своих. Восстание!..
Моряки молча отхлынули от борта парохода. Шумный оглянулся вокруг, махнул рукой и побежал дальше, в конец мола, где захлебывался пулемет.
Красное пламя в густом дыму металось над грудами сена, ящиков. Загорались склады.
Петька окунулся в дым, пробежал десять шагов и вдруг вспомнил наказ Колдобы перед назначением Шумного в рейд на мол. «Мол — это широкий мешок, — говорил тогда Колдоба. — Туда войдешь, а обратно можно не выйти, если промедлишь минуту».
От этой мысли холодный пот выступил на лбу Петьки. Он испугался, что неприятель, зайдя в тыл, отрежет его группу на молу.
Группа Шумного, впрочем, уже отступала. Многие бойцы сами, без команды, поняли, что замешкались: у ворот мола уже кипела перестрелка между караулом, который Шумный оставил для охраны тыла, и солдатами обоза генерала Барбовича, стоявшего на Карантинской улице. Вдоль стен складов и домов лезли цепи белых.
Партизаны, не вступая в продолжительный бой, повалили деревянный забор и вбежали во двор портовых мастерских. Там их встретили рабочие и помогли выбраться на Константиновскую улицу, проведя весь отряд по водопроводному туннелю. Множество рабочих были вооружены и присоединились к группе Шумного, так что численность его бойцов сразу выросла втрое.
Шумный решил двигаться на соединение с основной группой Колдобы. Тут только он увидел вокруг себя много новых в отряде. Здесь был и Евсеич с винтовкой, и товарищи по плаванию Володька и Шурка, и двое французских матросов. Они возбужденно кричали что-то на своем языке: никто из партизан не понимал их, но все охотно кивали головами и жали им руки.
Английские и французские миноносцы отходили в море, в пролив.
Накануне в городе веселились, пьянствовали, справляли победу над красными. Победители спокойно легли спать и спокойно спали, считая, что партизаны задохнулись, похороненные в глубоких каменоломнях.
Внезапно вспыхнула канонада, горным обвалом покатилась к морю. Огни разрывов поднимались высокими столбами и озаряли домики, лепившиеся вокруг крутой горы.
По серым улицам офицеры — «белые герои» — мелькали в одном белье, бежали к морю, на окраину, в степь, в высокую рожь… Лихорадка трясла генералов, полковников, капитанов, прапорщиков. Они срывали погоны, аксельбанты, кокарды, все это совали в уборные, топили в ночных ведрах, бежали, кувыркаясь по крутым лестницам, прыгали из окон на мостовые…
Бежали, не чувствуя под босыми ногами холодных от ночного тумана камней.
По главной улице в длинной ночной рубахе летит толстяк в едва напяленном полковничьем мундире. Ему кажется, что кто-то страшный, вылезший из подземелья, гонится за ним по пятам. Полковник не оглядывается назад и, сколько хватает духу, стрелой мчится по гладкому мокрому асфальту. Ему чудится, что его уже кто-то хватает и давит огромной костлявой рукой за шею. Перепуганному полковнику слышится даже огненное дыхание.