Отряд Мултыха, сытый и пьяный, метался на взмыленных лошадях вокруг города. Разъезды рыскали из деревни в деревню. С появлением крейсера среди белых вспыхнуло радостное оживление. Они надеялись на высадку английских солдат, способных отбить атаки партизан.
В городе оживились обыватели. Они высовывали головы из окон и, не отрывая взора от грозного крейсера, твердили:
— Вот он, спаситель наш!
С колокольни собора загремел большой колокол. Его звон заглушал песни, человеческие крики, стоны и мольбы. Священник-благочинный и отряд белых, засевших с пулеметами на колокольне, вот уже несколько часов обстреливали город с высоты собора. Немало жертв легло под этим обстрелом. Звон колокола приветствовал приход английского крейсера, и как бы в ответ на корабле глухо прозвучали склянки.
Толпы вооруженных рабочих, бедноты и партизан кричали на улицах:
— Да здравствует диктатура пролетариата!
— Долой интервентов! Долой убийц!
— Долой иностранных грабителей!
— Ура! Ура!..
Лилась боевая песня:
Ярость масс росла. Люди, вышедшие на улицу, горели невиданным желанием борьбы.
— За оружие!
— На помощь революции!
— Братья моряки, французы и англичане, бейте своих буржуев-командиров и присоединяйтесь к нам!
Внезапно с одного из иностранных кораблей донесся мощный крик, и вслед за этим послышался «Интернационал». Это пели матросы на французском миноносце.
Все взоры в городе обратились туда. На мачте миноносца показалось красное полотнище, развевающееся на легком ветерке.
На гору Митридат взбирались моряки и партизаны. Кто умел и кто не умел сигнализировали фуражками, тряпками, чем попало. Передавали братскую солидарность, приветствуя революционное восстание на кораблях.
Два французских и два английских миноносца подошли и прижались к бортам восставшего судна и долго-долго стояли, — красный флаг спустили с мачты.
А два французских матроса, которые пришли с Шумным с мола, еще долго стояли на вершине горы и взмахивали красными флажками.
Показав себя городу во всем величии, крейсер развернулся у мыса и отошел к Яныш-Такилю. Солнце, падая, уже приближалось к хребтам гор, и горизонт моря, казалось, поднимался и розовел. На этом приподнятом горизонте крейсер производил особенное впечатление своим вытянутым серым корпусом, высокими орудийными башнями и густым дымом, валившим из труб.
Командир крейсера молча ходил по вахтенному мостику, а вокруг, вытянувшись, стояли лейтенанты и военные инженеры.
— Русские — это варвары и негодяи, — брезгливо морщась, говорил командир. — Из-за них мы ввязались в войну. В результате русские своей революцией предали нас. Вас, господа офицеры, я прошу не стесняться с русскими. Варваров следует беспощадно уничтожать. Ответственность я беру на себя.
Отпустив офицеров, командир направил бинокль на город. Он пожевал губами и произнес;
— Дикари…
…Над городом стлался дым сражения. На горе пылали огни. Пламя при дневном свете было неестественно желтым. По склонам залегли цепи партизан, обозначая себя зигзагами белых дымков перестрелки.
— Радиосводки! — буркнул командир.
Ему подали пачку телеграмм. Командир пробежал их глазами, решительно взмахнул биноклем.
— Тревогу!
В глубинах крейсера затрепетали, зазвенели электрические звонки. Палуба верхнего боевого пояса вмиг опустела. Автоматически задраивались люки, захлопывались тяжелые, окованные сталью двери. Командир крейсера, в сопровождении старших офицеров, прошел в боевую рубку. На всем корабле застыла напряженная тишина. Из радиорубки передали сигнал тревоги на английские и французские миноносцы.
Командир крейсера отрывисто бросил в трубку телефона:
— Приготовиться к обстрелу города!
Старший офицер дал световые сигналы в башни двенадцатидюймовых орудий: «Первые, вторые, третьи номера — приготовиться к бою».
Вновь зазвенели звонки, вспыхнули красные лампочки в душных и тесных казематах орудийных башен. Заработали электрические механизмы. Медленно повернулись огромные бакообразные башни. Каждая из них имела три орудийных ствола. Эти страшные хоботы круто поднялись вверх, потом наклонились вниз и задвигались справа налево и обратно, нацеливаясь на город.