В длинных мрачных галереях дрожали маленькие язычки красных огоньков. Запах разлагающихся трупов людей и лошадей насыщал воздух.
Казалось, придавленное мраком, здесь все живое умерло. Изредка сквозь глухую тишину прорывались отдаленные странные звуки. Это из тьмы, из глубины сырого тупика, доносился стон раненых, умиравших от ран и голода, а из другого, противоположного тупика слышался плач старух, малых детей и матерей.
Партизаны и все жители подземелий, которые могли еще двигаться, сосредоточились у выхода и целый день прислушивались к гулу орудий, ожидая победы и спасения.
К раненому члену Военно-революционного штаба Коврову, оставшемуся в каменоломнях для руководства, подошел худой бледный Ставридин, у которого на голове вместо бескозырки была повязана грязная, продубленная кровью тряпка. Матрос тихо доложил Коврову, что у захода поймали двух белогвардейских часовых, заявивших при допросе, что будто бы весь город в руках красных партизан и восставших рабочих и что все войска белых за городом. Ковров радостно воскликнул:
— Товарищи, дело идет! Победа близится.
Глубокое, напряженное молчание было нарушено. Всем бессильно лежавшим захотелось подняться, подбежать к Коврову и узнать подробности.
— Потерпим, товарищи, скоро будем свободны… Вот, вот она, свобода, близится…
Ковров дрожал от волнения. Он обошел заходы и расставил боеспособных людей. Решил во что бы то ни стало сделать вылазку, завязать бой с белыми, оставшимися для охраны каменоломен, этим отвлечь внимание войск противника и ослабить его фронт в городе.
— Товарищи, сейчас вылазку начнем, — сказал Ковров, — Приготовиться!
Усталые, обросшие, худые и черные люди окружили его.
Все молчали.
В дыру разрушенного захода смотрело голубое небо. На горизонте оно врастало в волны колосившихся высоких хлебов. Хотелось жадно пить аромат зелени, хотелось купаться в этом ласкающем голубом воздухе…
После краткого совещания с командирами Ковров отдал приказ выступать. Из пятнадцати заходов сразу началась вылазка. Грянуло «ура». Оно глухо вырвалось из черных ртов подземелья. Затрещали выстрелы. У многих заходов стояли женщины, старики, дети. Они тоже кричали «ура». Стрельба и крики смешались.
Из одного захода вылезла маленькая цепочка партизан, нестройно бросилась в атаку и тут же распласталась на земле. Одновременно, под командой самого Коврова, выползла из другого захода вторая, более густая цепь.
Охрана белых, оставленная у каменоломен, испугалась многоголосого нечеловеческого крика. Ей показалось, что наступают тысячи людей. Будучи уже деморализованы восстанием в городе, белые без схватки отступили к полотну железной дороги и там залегли.
Ошибка была скоро замечена белыми, и к Аджимушкайским каменоломням бросилась кавалерия. Партизаны в городе тоже видели эту вылазку, наблюдая за ней с горы Митридат, но помочь не могли.
Крики и трескотня выстрелов оборвались. Удар орудия встряхнул воздух. Снаряд упал в деревне. Через несколько минут с моря английский миноносец открыл частую стрельбу. Шрапнель рвалась в деревне и но заходам каменоломен. Партизаны быстро отступили в подземелье…
Стрельба длилась около двух часов. Партизаны вновь спустились с галереи и молча, прислушиваясь, ждали вестей из города. Они ни на минуту не теряли надежды, что вот-вот появятся из города партизаны и освободят их, дав возможность вновь перейти в наступление.
Часовые в небольшое отверстие захода рассматривали деревушку, залитую огнем. Там валялись с корнем вывороченные деревья, у беленьких домиков редко на каком осталась крыша, а иные превратились в развалины. Кругом торчали обугленные балки. Партизаны с трудом узнавали в этих грудах щебня свои прежние жилища.
Генерал Губатов отдал приказ последним резервам, находящимся в крепости, выступить на город и усилить кольцо осады.
Главные ворота крепости выпустили две цепи. Серо-зеленые шнурки взводов разошлись — один вправо, другой влево, потом рассыпались по отделениям и вытянулись в одну дугообразную длинную цепь. В высоких, трепещущих под зноем хлебах плыли головы солдат. Жарко поблескивали на солнце острия штыков.
Вокруг города ходил белогвардейский бронепоезд, а вдоль всего полотна железной дороги двигались части белых, готовясь к наступлению.
Стрельба утихла. Лишь на Набережной кипели кровавые схватки. Там находились контрразведка и штаб гарнизона белых. Укрепленные колючей проволокой и защищенные пулеметами, эти оплоты контрреволюции упорно сопротивлялись партизанам. Во всем же остальном городе трепетала радостная, освобожденная жизнь. Открывались окна домишек, распахивались двери, и отовсюду высовывались головы людей. Жены рабочих и бедняков городских окраин выносили хлеб, молоко — кто что мог — и радушно угощали партизан. Многие с жалостью и гордостью смотрели на страшных людей, о которых так много говорили. С улиц по высоким, зигзагообразным каменным лестницам, по крутым переулкам устремлялись группы рабочих к северному склону горы Митридат, где сосредоточивались главные силы партизан.