— Тихон, ты не спроси теперь за меня, ты скажи, что я можим для тебя, бедный друга, помогай, — он указал на пещеру, где ютилась семья.
Тихон безнадежно махнул рукой:
— Сам видишь… Я родину защищал… Отец двадцать пять годов проработал у Абдуллы… Теперь видишь, что делают… Отца сожгли…
— Твоя бабай в огонь? Дедушка Архипка? Ай-ай! — испуганно проговорил Киричаев.
— Али, а ты зачем приехал? — спросил инвалид, повышая свой дрожащий голос. — Кто ты?
— Я у Абдуллы теперь работаю. Управляющая экономия…
— Так и ты приехал нас выгонять?
Киричаев помолчал. Затем торопливо вынул кошелек из кармана и протянул его Тишке.
В полдень Киричаев прибыл в русскую деревню Чернобровку. Небольшие саманные, крытые землей избушки, колодец с журавлем. Каждая избушка окружена низкой каменной оградой. Избушки стояли далеко друг от друга, и потому деревня казалась большой, а улица — длинной.
Вдоль забора по обеим сторонам росли белые акации. Около каждого домика виднелись стог сена, скирда соломы, куча кирпичей, сделанных из навоза и заготовленных для топлива. Кирпичи так искусно сложены, что издали казалось — это стоят огромные почерневшие бочки.
Киричаеву бросились в глаза кучи домашней утвари, сваленной у ворот почти каждого дома. Люди суетились и кричали. Тут же, рядом, бродил скот.
Русские толпились около своего скарба, чего-то ждали; некоторые ругались; другие, убитые горем, сидели, печально опустив головы.
Киричаев въехал в деревню. Озлобленные крестьяне встретили его руганью и проклятиями:
— Эй вы, нехристи, мы с вами посчитаемся, придет время!
— Изверги, где же суд, где право?
— Изменники!
Киричаев, нагнув голову и пришпорив лошадь, поскакал по широкой улице.
В конце улицы Киричаев увидел, что навстречу ему, как вихрь, несется лихой всадник.
Это был Асан-оглы. Поравнявшись с Киричаевым, он осадил коня.
— Хорошо, что приехал, Али. Там неспокойно. Сила нужна, — сказал он Киричаеву. — Сейчас будем грузить, вон арбы идут!
Показался обоз, состоявший из двадцати арб, которые тащили серо-голубые крупные волы.
Асан-оглы, широколицый татарин, рыжий и рябой, с большими желтоватыми зубами, торчащими вперед, сильный и крепкий, затянут в австрийский мундир. У него был вид жестокого и отчаянного человека. Когда-то он был вахмистром старой армии.
— Ты, Али, едешь имущество отбирать?
— Да!
— Здесь уже все отобрано. Мне нужны только люди — проводить арбы до межи.
— Почему до межи? — осведомился Киричаев.
— А дальше не надо. Я там выброшу и вещи и людей, пусть идут, куда глаза глядят, только бы сюда не лезли, — сказал Асан-оглы и, повернув лошадь, поехал с двумя стражниками навстречу приближавшемуся обозу.
Подошли арбы, улица наполнилась разноголосым гамом, стонами, проклятьями, протяжно завыли собаки.
— Да куда ж мы, мои родные диточки, теперь динемся? Бросают нас серед степу, — причитала женщина, обнимая двух маленьких девочек. — О люды, люды, що ж воно на цим свити робыться?
— Ну, не плачь, не плачь, — уговаривал ее молодой солдат, по-видимому ее муж.
А дальше, возле другой хаты, другая мать спрашивала:
— Та як же я буду дитэй годувать? Зачем же вы мою корову забралы, хиба ж цэ правило?
Асан носился на лошади, кричал на рабочих, пригнавших арбы, распоряжался:
— Начинай! Грузи!
Охранники, стражники и батраки набросились на лохмотья, на все, что лежало у ворот, и без разбору начали сваливать в арбы. Сажали на кучи скарба плачущих детей, молящихся старух и увозили.
— Куда ж, куда вы нас?
Асан-оглы носился около арб и угрожал:
— Найдем место! Не захотели сами уходить, так я вас вывезу. Скажи спасибо, что не режем, живой пускаем на свет божий. Наша крымский земля чистый будит — иди на Россия, садись там на новый жизня, а нам и старый хорош.
— Зачем ты это говоришь? — спросил по-татарски Киричаев.
— Что-о?! — угрожающе протянул Асан.
— Ничего! — вспылил Киричаев, приподнявшись на стременах и меряя Асана гневным взглядом. — Не болтай, чего не следует!
— Какой ты! — промычал Асан. — Мы еще об этом поговорим.
Асан отъехал в сторону.
Киричаев посмотрел на своего пожилого охранника и спросил: — Давно Асан служит у Абдуллы?
— Нет, он бахчисарайский.
В толпах крестьян теперь все громче раздавались плач, выкрики, причитания. Хозяйство, на которое было потрачено столько труда и пота, которое отцы, деды складывали по камешку, по соломинке, теперь вдруг рухнуло. Впереди каждого ожидала неизвестность. Кто их примет, кому они нужны?