Последним показался генерал Гагарин.
Все встали и стоя приветствовали почетных гостей.
Мултых подскочил к хорошенькой женщине, остановился перед ней, чуть пристукнув шпорами, пригнув голову, и нежно поцеловал ее белую изящную руку. Он уже знал, что эта женщина родственница генерала Гагарина, Клава Хрусталева.
Наталья Андреевна подходила к тем, кто был у нее впервые, и, показывая на богато накрытые маленькие столики, расставленные в разных местах зала, объясняла, что так у нее принято накрывать общий стол.
— Так лучше. Без приглашения, когда хочется, подходи и угощайся.
В зал вошли Станиславский и непременный член этого аристократического общества, миллионер Месаксуди. Он был в черном фраке и, как всегда, чопорный, сухой и строгий.
Месаксуди поклонился хозяйке, затем улыбнулся всему обществу и подошел к столику, за которым сидели генерал Гагарин и полковник Потемкин.
— Господа, господа! Сегодня я хочу вас угостить одной революционной стряпней, — вдруг прокричал жандармский полковник и начал рассказывать о конфискованной брошюре эсера Войданова.
Генерал Гагарин выслушал полковника, усмехнулся, затем, нагнувшись к сидевшему с ним Потемкину, шепнул ему что-то на ухо.
— Да, он ничего не понимает… Не до шуток теперь, — согласился полковник.
— Ну вот, вот! Господи, боже мой! Равенство — хорошенькое дело! С кем это прикажут мне равняться? — резанул злой голосок Юлии Кирилловны. — А-а… голубушка милая, как это тебе нравится? — обратилась она к Наталье Андреевне. — Это нам-то, дворянам, мне, потомственной дворянке, равняться с каким-нибудь купцом, торговцем лошадьми! Я-то внучка графа Мордвинова, и мне такое равенство…
Мултых спросил:
— А где Войданов? Он в городе?
Полковник саркастически усмехнулся.
— Он — вождь местных эсеров и, как видите, свободно ведет пропаганду.
Гагарин, теперь уже окруженный Станиславским, Натальей Андреевной, Месаксуди и другими гостями, подозвал к себе Мултыха и заговорил с ним, больше для того, чтобы сделать приятное хозяйке:
— Нам с вами еще много предстоит впереди. Этот человек, о котором здесь говорил полковник, и его брошюра не так страшны для нас и для родины, как об этом многие думают.
— Не страшны? — удивился Мултых, и тонкие ноздри его вздрогнули.
— Да, представьте себе, не страшны, — ответил твердо Гагарин.
— Не понимаю. А что же тогда страшно, ваше превосходительство?
— Что страшно? — усмехнулся Гагарин и, подумав, добавил: — Во сто крат страшнее, кто убивает нас из-за угла, и еще страшнее деревня, которая ждет большевиков и восстает против нас. И страшны те слова, какие высказал сегодня один наш солдат, которого, конечно, арестовали… Солдат, к сожалению, из нашей действующей армии.
Гагарину все это общество, которое его окружало, было не по душе. Другое, более важное, тревожило и беспокоило его днем и ночью.
Генерал незаметно кивнул начальнику крепости, и они вскоре уехали.
После отъезда Гагарина среди гостей началось оживление. Многие остались недовольны генералом, находя его неприятным и гордым субъектом.
— Как же так: он непосредственно связан с Деникиным, знает, что делается в стране, — и ничего нам не сказать! — возмущалась мужская половина общества. — Это нам, дворянам, высшему обществу! Довольно странно… Господа, мы должны же знать, в конце концов, что делается сейчас в стране!
Наталья Андреевна больше всех осталась недовольна Гагариным, от которого она ждала чего-то нового и большого. Она нашла его невоспитанным человеком, не умеющим вести себя в обществе.
— Так зачем ко мне приезжать? — жаловалась она своей подруге Юлии Кирилловне. — У меня здесь не столовая, чтобы приехать, поесть, попить, затем надеть картуз и уехать. Ты прости меня, Юля, но это не генерал, а грубый солдат, — злилась она. — А как понимать суждение о Войданове?
— Это и меня удивило, Ната, — поддерживала ее Юлия Кирилловна. — Что-то странное есть в нем. Господа, не республиканец ли он, не заговорщик ли?
— Я, кажется, сойду с ума, — прошептала Наталья Андреевна. — Нет, я теперь согласна с теми, кто говорит: чем быть под властью партий, которые стремятся сделать Россию республиканской, так лучше отдать ее французам, англичанам, или пусть берут ее в богатые руки американцы… Да, наконец, я согласна отдать ее туркам — да, да, туркам! — чем во власть нашим мужикам, — взволнованно говорила она.