Ковров сказал, улыбаясь:
— Это понятно. Если бы кто другой вырвал вас из такой беды, то и он…
— Нет, нет, — перебила Ирина, — это не совсем так.
Она откинулась на спинку стула и задержала свой пристальный взгляд на Коврове.
— Простите, Сергей Михайлович, мне все кажется, что ваше лицо мне знакомо.
— Живем в одном городе, очевидно встречались.
— О, — воскликнула она, — я жительница Петрограда! Я здесь случайно…
Ирина рассказала, как они попали сюда, затем задумалась.
— Странно: вы же трудовая интеллигенция, почему же вы боитесь революции?
— Ах, не говорите, Сергей Михайлович! — подхватила она с грустью в голосе. — Сейчас все мы поняли, что сделали глупость, не разобрались в ситуации… И папа это видит теперь. Но что поделаешь? В Петроград возврата больше нам нет, — сказала она упавшим голосом.
— Почему? Вот кончится война, и вы уедете.
Ирина подняла голову, посмотрела на него взглядом, полным безнадежности.
— А если победит революция? — спросила она.
— Ну, это теперь очевидно. И это, кажется, произойдет скоро. Вот тогда и уедете, — ответил Ковров, чуть скосив на нее глаза.
Ирина встала.
— Вы, как видно, революционер. Почему вы так уверенно говорите, что победит революция?
— Я думаю, в этом может разобраться всякий трезвый человек.
— Вот интересно! — воскликнула Ирина, подвинула ближе к кровати стул и уселась, скрестив руки. С любопытством спросила: — А знаете, Сергей Михайлович, что на вашу революцию двинулись четырнадцать держав? Как же будет теперь чувствовать себя революция? — усмехнулась девушка.
— За кем нет будущего, тот погибнет. Вопрос только — когда… А эти их походы на революцию приблизят их гибель. Это можно видеть на немцах.
Ирина с хитростью и лукавством взглянула на Коврова.
— Нет, вы не рабочий…
Послышался стук в дверь, а затем вошла молоденькая, с раскрасневшимися щечками девушка в распахнутом демисезонном пальто. Это была Аня Березко.
— Мне нужно видеть больного Сергея Михайловича.
— Вот он.
— Вам записка, — сказала Аня, подавая аккуратно свернутую бумажку. Затем вежливо поклонилась Ирине и отошла к двери.
Ковров узнал почерк Горбылевского. Он интересовался здоровьем и спрашивал, не требуется ли какой-либо помощи.
Ковров написал на обороте: «Все хорошо, температура еще есть, не задержусь!» — и отдал записку Ане, поблагодарив ее.
— Это мой товарищ интересуется здоровьем, — сказал Ковров после ухода Ани.
— Вы знаете эту девушку? Боже, как она посмотрела на меня! — воскликнула Ирина и поспешно шагнула к окну. — Какая хорошенькая, быстрая! И как она полна жизни! — с завистью сказала Ирина. — Правда?
— Да… очень живая, — согласился Ковров.
Коврову принесли обед. Ирина ушла. Но не успел он пообедать, как она снова зашла к нему.
— Сергей Михайлович! — почти закричала она. — Я узнала вас! Узнала!
Ковров насторожился.
— Ведь это вы стояли возле меня на бульваре в день моего несчастья! Вы стояли около эстрады?
— Да, — облегченно вздохнул Ковров.
— А почему вы так смотрели на меня?
— Гм… — промычал Ковров. — На вас, Ирина Васильевна, все тогда смотрели. Вы… красивая женщина.
— Нет, вы смотрели не так, — возразила она.
— Я смотрел на вас… и как на невесту Месаксуди, — сказал Ковров. — Ведь интересно посмотреть на невесту миллионера.
— А вы знаете и об этом?
— Ну! — усмехнулся Ковров. — Весь город говорит.
Ирина нахмурилась.
— Какой странный город! — раздраженно проговорила она. — Все это сплетни мещанские.
— Меня удивило тогда, — мягко начал Ковров, — как это жених мог бросить свою тонущую невесту, а ведь он, говорят, пловец… Мне непонятен такой поступок. Бросить любимого человека… Не понимаю!
Ирина снова нахмурилась, подошла к окну, из которого виднелось море и дом Месаксуди.
— Нет, он не оставил меня, — сказала она, слегка повернув к Коврову голову. — Он побежал в дом за людьми.
— Однако он не пришел до тех пор, пока вас не спасли. Здесь тоже логика: спасти только свою душу, — и здесь сказалась природа буржуа. Простите за прямоту.
Ирина резко повернулась и быстро вышла из комнаты.
Ковров закинул руки за голову и задумался.
Ирина, сидя в своей комнате, долго раздумывала о Коврове. После беседы с ним многое она увидела в новом свете. В свободных и ясных словах его, в движениях и в звуке его чистого, громкого голоса Ирина чувствовала большую и упрямую волю.