Элея сделала шаг к двери, но сильные руки Ариона мягко, но настойчиво остановили её.
— Тише! — резко, почти беззвучно прошипела Астелла. — Брат в ярости. Он уже учуял нас всех разом, его не обмануть.
Тигр слегка подтянул Элею к себе и тихо добавил:
— Мы ведь не хотим, чтобы наш дорогой Зетринн в припадке ярости разнёс этот уютный, но такой хрупкий домик в щепки? — он усмехнулся, но в его глазах светилась напряжённая готовность.
Илсира и Лираэль переглянулись. В их сверхъестественных глазах мелькнула искра неподдельного, животного страха.
— Зетринн невероятно зол. Его ярость слепа. Выслушает ли он сейчас хоть кого-то? Кто знает, какие тёмные мысли роятся в его голове?..
— У нас есть Элея, — голос Астеллы прозвучал сладко и ядовито. На губах заиграла усмешка, выдававшая странное наслаждение от бушевавшей рядом ярости брата, уже приближавшегося к крыльцу. Его неистовое бешенство витало в воздухе — густое, удушающее, осязаемое.
Виониола и Влеантер застыли в молчаливой готовности.
По спине пробежала мелкая, предательская дрожь, в животе заныл древний, первобытный страх. Они давно, слишком давно не сталкивались с такой чистой, неконтролируемой, разрушительной волной гнева, исходящей от их собственного лидера.
Астелла сглотнула подступивший к горлу ком, сделала шаг вперед, набирая в легкие воздух.
— Зетринн, успокойся! С Элеей всё в полном порядке, только, умоляю, не разнеси этот дом!
Тишину в ответ разорвал оглушительный, яростный, почти звериный вой, от которого задребезжали стекла в окнах и застучали по подоконнику.
Раздался тяжёлый, угрожающий топот на крыльце, за ним — скрежет длинных когтей о деревянные половицы. Дверная ручка резко дёрнулась, жалобно завизжала от натуги. С оглушительным треском дверь распахнулась, врезавшись в косяк, и в проёме, залитом лунным светом, возник ОН.
Вид был устрашающим.
Растрёпанный, босой, одетый лишь в порванные, запачканные чёрные штаны. Серебряные волосы спадали на лоб дикими прядями, почти скрывая часть искаженного лица.
Глаза пылали ослепительным, безумным золотом, светились в полумраке комнаты адским, нечеловеческим пламенем. Вся его фигура, каждый мускул, источали дикую, первобытную ярость, ауру такого чудовищного давления, что воздух в комнате стал густым и тяжёлым. Все присутствующие замерли на месте, инстинктивно отступая к стенам, стараясь стать как можно меньше и незаметнее.
Астелла отшатнулась назад, прошептала что-то родителям Элеи, её лицо побледнело:
— Мы переборщили. Он впал в настоящее безумие, разум затмило. Ни шелохнитесь, ради вашей же безопасности. Элея, позови его, сейчас же, прошу, только ты можешь...
Зетринн издал низкий, звериный рык — больше похожий на предвестие смертельной атаки, чем на человеческую речь. Взгляд, острый, отчуждённый и невидящий, метнулся по комнате, выискивая неведомую угрозу. Скулы налились стальной жёсткостью, челюсти сжались до хруста, обнажая острые, смертельно опасные клыки. В глазах вспыхнул лихорадочный, нездоровый огонь. И вдруг, словно зацепившись за невидимый магнит, они остановились на ней.
По телу пробежала предательская, ледяная дрожь. Сердце заколотилось в горле, вырывая дыхание.
— Зетринн... — вырвался сдавленный, надломленный шёпот, едва различимый в гулкой тишине.
Волк сделал медленный, тяжёлый шаг вперёд, углубляясь в комнату.
Глаза, пылающие безумным золотым пламенем, не отрывались от неё — затуманенные яростью и первобытным страхом. Не замечал сородичей, застывших у стен, не слышал их прерывистого дыхания. Для его воспалённого сознания во всей вселенной существовала лишь одна точка — Элея.
Медленно, почти неуверенно, словно боясь, что образ рассыплется от прикосновения, Зетринн поднял руку.
Длинные, сильные пальцы, способные крушить камень и рвать плоть, теперь дрожали от всепоглощающего ужаса. Кончики подушечек с трепетной осторожностью коснулись её щеки. Шершавая, горячая ладонь скользнула по скуле, словно проверяя целостность, выискивая следы боли, страданий — малейшую причину для своей ярости.
В комнате стояла гробовая тишина, нарушаемая лишь тяжелым, прерывистым дыханием Зетринна. Его мощная грудная клетка нервно, порывисто поднималась и опадала, выдавая внутреннюю бурю, бушующую под маской гнева.
И вдруг эта сдерживаемая мощь вырвалась наружу.
Резкий, стремительный рывок — и притянул Элею к себе, обвивая руками так сильно, что кости затрещали под напором. Вжал в свою грудь, впиваясь лицом в ее шею, глубоко, жадно вдыхая знакомый, единственно верный запах — ее кожи, волос.В этом объятии не было страсти, лишь отчаянная, животная потребность убедиться, что она здесь, цела, жива.