Его дыхание было горячим, чуть хриплым. Каждая струя, скользнувшая по её шее, по уху, обжигала, рождая бесконечные стайки мурашек. Сердце колотилось в груди быстро, отчаянно, словно пойманная птица — та, что уже перестала рваться наружу и теперь трепетала в добровольном, странно сладком плену.
Бежать было некуда.
И страшнее всего — не хотелось.
— Проснулась? — голос, низкий и густой от сна, разорвал тишину, не требуя ответа, а просто констатируя факт.
Зетринн знал.
Горло сжалось. Элея сглотнула, пытаясь найти голос, который казался чужим, пропавшим.
— Да… — прошептала почти беззвучно, уставившись в одну точку на потолке, боясь пошевелиться, боясь разрушить это хрупкое, новое спокойствие, что висело в воздухе.
По ее бедру скользнула широкая, теплая ладонь.
Пальцы — длинные, умелые, с легкими шероховатостями на подушечках — медленно, почти лениво начали исследовать плавный изгиб, будто заново открывая для себя каждую линию.
Движения были гипнотически медленными, полными невысказанного обладания. Большая ладонь неторопливо поднялась выше, скользя по мягким складкам шелка, и легла на живот. Но это было больше, чем просто прикосновение — согревала, ласкала, излучала такую первобытную, хищную нежность, что внутри всё сжималось, переворачивалось и таяло в сладком трепете.
— Поговорим о нас? — спросил Зетринн, голос прозвучал как просьба, от чего сердце Элеи сжалось.
Она закусила нижнюю губу, чувствуя, как по телу разливается теплое, предательское томление.
Вторая рука Зетринна мягко, но неотвратимо подобралась под ее шею, пальцы вжались в кожу у основания черепа, властно фиксируя ее в пространстве.
А затем — один плавный, но безоговорочно властный рывок.
Мир перевернулся. Элея оказалась на спине, вдавленная в матрас его весом. Мощное тело нависло сверху, накрыв, словно стальной купол, лишая возможности даже подумать о побеге.
Одна рука упиралась в постель рядом с её головой, вторая крепко держала бедро — пальцы впились в мягкую плоть, будто намеренно оставляя там своё присутствие. Сила захвата ощущалась физически: кожа горела, мышцы бедра подрагивали, сердце билось так громко, что казалось, он тоже может его слышать.
В полумраке комнаты золотые глаза мерцали чуждым, неземным светом. Но в них не было ни привычной похоти, ни дикого желания просто взять. Взгляд был иным — усталым, глубоким, исполненным тишины. Он пронзал до самых костей и одновременно обнимал изнутри, будто видел её насквозь: каждую трещину в душе, каждую детскую обиду, каждую взрослую боль. И принимал всё это целиком, без условий, без оговорок.
По телу пробежала волна дрожи — странной, иррациональной. Щёки вспыхнули горячим смущением. Никогда прежде он не смотрел на неё так. Этот взгляд был слишком интимным, слишком живым, слишком человечным. В нём не было приказа, не было принуждения — только тихая сила, влекущая спрятаться в нём, раствориться, довериться до конца.
Это был взгляд, в котором звучало признание. Взгляд, говорящий о любви.
И об окончательном решении.
Зетринн наклонился вперёд медленно, почти с благоговением. Его лоб коснулся её лба — кожа к коже, живая дрожь к живой дрожи. Их дыхание смешалось, горячее, обжигающее, и каждый выдох словно проникал вглубь другого.
Не отводил взгляда, золотые глаза удерживали её, заставляя тонуть в расплавленном сиянии, пока весь мир исчезал, сворачиваясь до этого единственного касания, этого взгляда.
— Я люблю тебя, — голос прозвучал тихо, но каждое слово легло в душу, будто раскалённое клеймо.
— Веришь?
Молчание повисло, плотное, звенящее, как натянутая струна.
Элея чувствовала, как ломаются стены, которые так долго выстраивала из боли и разлуки. Его слова, его спокойствие, его прикосновения — всё разъедало её сопротивление, превращало в пыль.
— А у меня есть выбор?.. — голос сорвался тонким, сдавленным писком, в котором уже не было борьбы. Только усталое признание, покорность и жгучая правда.
Она сдалась. Его объятиям. Ему. Себе.
Это был конец пути. И начало чего-то иного.
Губы Зетринна дрогнули в печальной, почти беззвучной улыбке. В ней отражалась горечь тысячелетий, переплетённая с тихой, непоколебимой решимостью.
— Хотел бы сказать, что выбор у тебя есть, — прошептал он, и низкий, густой, тягучий голос проник в неё, вибрацией отдаваясь в груди, в животе, между ног, — но это будет ложью. Я не отпущу. Не сейчас. Не никогда. Ты — моя пара. Моя единственная. И под сердцем ты носишь моё дитя. Наше чудо.