Его глаза горели, а голос стал почти хриплым.
— Когда я увидел тебя в башне с Арденом… понял всё окончательно. Скучал до безумия. Я люблю тебя.
Слова ударили сильнее прикосновений. Горло перехватило, дыхание сбилось. Ладони упёрлись в его грудь, но вместо того чтобы оттолкнуть — задержались там, чувствуя горячее биение сердца.
Элея окаменела.
Сердце пропустило удар, а в голове, как раскалённый шёпот, закружилось одно слово: люблю…
Не верила. Так не могло быть.
Но золотые глаза, прожигали её, будто вытягивая наружу каждое скрытое чувство.
Пальцы Зетринна коснулись щеки, горячие и настойчивые. Медленно скользнули к уху, едва задевая нежную кожу, затем в волосы, к затылку, сжимая его так, чтобы не дать отстраниться. От прикосновений по телу прошла дрожь, горячая и сладкая.
Он наклонился, и, не оставляя времени на дыхание, впился в её губы — яростно, жадно, но с той непередаваемой нежностью, которую он скрывал так долго. Вздох облегчения сорвался с губ Зетринна.
Элея вздрогнула, но не успела подумать — губы Зетринна уже рвали преграду, разжимая упрямо сжатые губы. Язык ворвался внутрь, настигая, играя, соблазняя, заставляя отвечать. Каждое движение было требовательным, полным тоски и жажды — так целует тот, кто слишком долго был лишён желанного вкуса. Скользил, касался, отступал лишь для того, чтобы снова завладеть, смешивая дыхание с её.
Всё тело Зетринна навалилось вперёд, прижимая её хрупкую фигуру к шершавым доскам сарайной двери. Жар исходил от него волнами, запах хвои и чего-то тёмного, дикого заполнил лёгкие, кружил голову, вытесняя остатки здравого смысла. Сердце сжалось и заколотилось так, что казалось — он тоже его слышит.
Волны безумия расходились по телу Элеи, ломая сопротивление. Слёзы непроизвольно выступили на щеках — слишком много всего: боль, тоска, желание.
Хотела оттолкнуть, но вместо этого пальцы вцепились в его рубашку с мёртвой хваткой. Суставы хрустнули от напряжения, а она держала крепче, будто он мог раствориться, если отпустит хоть на миг.
Зетринн углубил поцелуй, жадно пил её дыхание, а в каждой требовательной ласке читалось:
"Ты моя. И я не отпущу."
Элея дрожала в сильных объятиях, слёзы катились по щекам, горячие, как и дыхание, которое обжигало кожу.
Она отвечала на поцелуй судорожно, рвано, словно между ними бушевал шторм, и каждый новый его порыв рвал её на части. Было страшно. До боли, до удушья хотелось вырваться, сбежать от всего — от него, от себя, от воспоминаний, которые терзали душу.
"Нет… нет… я же решила забыть…" — в мыслях звучало как отчаянный крик.
"Мне мало мучений?"
Голос внутри взвыл, пытаясь вернуть здравый смысл, удержать остатки воли.
Пальцы, вцепившиеся в его рубашку до хруста суставов, медленно ослабли. Казалось, нужно приложить всю силу воли, чтобы оторваться от этого пламени, от властных губ, от жара, что сжигал изнутри. Но она сделала это — отстранилась на мгновение, перевела дыхание, отвела взгляд, не в силах смотреть в эти золотые глаза.
— Отпусти… не трогай… — голос сорвался тихим, почти безжизненным шёпотом.
Зетринн моргнул. Между ними повисла долгая, тяжёлая тишина. Он дышал глубоко, будто сдерживая нечто тёмное внутри. Но всё же медленно разжал объятия, отступил на шаг.
— Почему? — в голосе звучало недоверие и злость, как рык зверя, которого вырвали добычу. — Ты же желаешь этого. Я чувствую… Элея?
Она усмехнулась горько, не глядя на него.
— Хватит с меня магии… загадок… и одного эгоистичного волка, — слова были тихими, но резкими. — Я сполна заплатила за своё предательство. Не хочу вспоминать прошлое и…
Фраза оборвалась, будто сама себе закрыла рот.
Зетринн прищурился, уголки губ медленно изогнулись в оскале.
— Меня?..
Сердце Эелеи больно сжалось. С трудом, сглотнув, произнесла:
— И тебя. Ты отпустил меня. Так дай свободу. Хочу жить спокойно. Здесь. Свою человеческую жизнь… без всего, что было в прошлом.
Он шагнул ближе. Голос стал низким, требовательным, опасным:
Губы Зетринна дрогнули в едва уловимом оскале, когда он склонился ближе, загораживая своим телом весь мир.
— Посмотри на меня… — голос, низкий и хриплый, будто сквозь зубы, — и повтори это в глаза.
Каждое слово обжигало, как раскалённый металл, впиваясь в кожу.