Итак, добившись исполнения разумного указания «по газонам не ходить», мы вышли из сквера и оказались у длиннющего забора, огораживающего какую-то стройку. Как и подобало, в заборе рядом с табличкой «Опасная зона. Проход строго запрещен» было выломано три или четыре доски — и в образованную таким варварским способом калитку беспрепятственно входили граждане разных полов, возрастов и профессий, очевидно проживающие по ту сторону стройки и не желающие сделать лишних двести шагов. До чего же любопытно было наблюдать, как, не доходя каких-нибудь пяти метров до этой дыры в заборе, они вдруг останавливались как вкопанные, недоуменно озирались по сторонам, терли себе лоб или чесали в затылке, стояли молча с разинутым ртом или вспоминали чьих-то родительниц, но тем не менее и те, и другие, и третьи через некоторое время поворачивали обратно и понуро брели вдоль забора. И вид у них был как у хоккеиста, не реализовавшего буллит. (Если среди читателей вдруг окажутся люди, равнодушные к хоккею, то их вниманию могу предложить другое сравнение: вид у граждан, которые брели вдоль забора, был точь-в-точь такой, каким бывает он у вас, когда вы, простояв полчаса в очереди и уже протягивая в кассу деньги, вдруг слышите зычный голос продавщицы: «Клава! За сосиски больше не выбивай!»)
В дальнейшем мы проверили действие дисциплинатора на табличках: «Читайте журнал «Бетон и железобетон»! (киоск «Союзпечати»), «Распивать спиртные напитки воспрещается!» (пельменная № 3), «Дети до 16-ти лет на кинофильм «Анатомия любви» не допускаются!» (кинотеатр «Орленок»). И, наконец, добрых полчаса мы наслаждались тем, как четко выполняют пешеходы указания светофора: «стойте!» — «идите!».
Степан Богданович оказался тренированным стариканом. Мы отмерили уже не меньше пяти километров, а он был не прочь еще поискать подходящие объекты для своего дисциплинатора. Я же подустал и решил передохнуть. Благо неподалеку располагалась отличная пивная точка, отгороженная от внешнего мира синтетическим забором синюшного цвета и, очевидно, по этой причине именуемая населением близлежащих кварталов «лепрозорием». Несмотря на столь неблагозвучное название, пиво здесь всегда было отменным.
(А я, каюсь, люблю бочковое пиво. До чего же приятно в жаркий летний денек взять троечку кружек «Жигулевского», примоститься на деревянной таре, предусмотрительно принесенной сюда кем-то пз таких же, как ты, любителей, развернуть спеленутую в газету воблу, которую достал тебе по случаю кто-то из самых бескорыстных друзей, осторожно обломать плавничок, обмакнуть ого в пене, аккуратно обсосать, только обязательно нежно и без чавканья, и затем уже сделать затяжной глоток, так, чтобы уполовинить кружку.)
Сославшись на жару, я намекнул Степану Богдановичу, что, пожалуй, можно перенести опыты на завтра, но старик (вот умница!), оказывается, тоже любил пиво и сам предложил мне заглянуть в «лепрозорий». Мы встали в хвост очереди, протянувшейся всего метров на двадцать, что, с учетом разгара рабочего дня, было вполне по-божески. Степан Богданович продолжал увлеченно рассказывать мне о своем детище, выдвигая при этом очень заманчивые идеи. Он, например, считал, что через год-другой, когда мощность разининита возрастет, дисциплинатор можно будет установить на Останкинской телебашне — и тогда практически никто в столице не сможет ходить по газонам! Я в свою очередь напирал на то, что нельзя ли при помощи шлифовки граней переключить дисциплинатор на повышение художественности литературных и кинематографических произведений, в частности комедийного жанра. Степан Богданович, польщенный моим вниманием, обещал помозговать над этим…