Громкие люди
Как и в прошлый раз, мы снова опоздали со столетней революцией. Дальнейшие события разворачивались без моего непосредственного участия. Странное дело, не я должен был остаться последним. Меня знобит от одной мысли, что это я буду пересказывать чужую историю и внесу в нее совершенно другую правду.
Так, если скажу, что эта история началась в кабаке, то буду прав лишь наполовину. Для Дикого в действительности все произошедшее связано с баром. В городе дули ветра, снег на дорогах растаял, но до настоящей весны было еще далеко. В съемной квартире жил тогда человек без имени. Говорили разное, многое из которого в итоге оказывалось неправдой. Никто не знал, кто он и откуда, и я мог только догадываться, что с ним произошло потом.
Почему же меня, несмотря ни на что, так тянет к этому человеку, что я никак не могу его отпустить? Прошло почти сорок лет с того дня, как Дикой исчез, и я так понял, что никогда по-настоящему не был ему нужен и другому он обязан всем.
- Артур
***
Ботелый парень у окна вскакивает на столик. Его голос слышит каждый в этом чертовом баре. Своими грязными ботинками он оставляет следы на желтой скатерти, роняет на пол все тарелки и стаканы, расплескивает пиво. На кричащем серая куртка, которую давно пора снести на помойку, растянутые на коленях джинсы и изодранные в ничто ботинки. Он скалится. Кажется, сейчас бросится в толпу, перегрызет какому-нибудь бедолаге горло.
Малый немного не в себе с тех пор, как прошлым летом умер его отец. Парень брызжет слюной, кричит почем зря, буйствует, а если напьется — обязательно устроит драку. Что насчет Малого, то теперь он день и ночь воет, какой он несчастный. Какой одинокий, бедный, голодный. Полная лажа. Он толстый, как три свиньи, пьет здесь каждый день и угощает своих, смеется под угаром. И его точно нельзя назвать одиноким.
— Наши достижения — херня! Пересчитать по пальцам можно! Зато наши грехи — океан! Мы утопаем в них — и этим все сказано. Наша жизнь — океан дерьма. — Малый размахивает руками. — Дело в том, что в нас нет толку! Во всем есть, а в нас нет! Человек рожден для одних страданий. Это бессмысленно! Зачем Господу Богу создавать бессмысленные вещи? Тогда мы лишь ошибка.
— И что, давиться теперь с этого? — выкрикивают лениво из толпы.
Парни устали — им хочется посидеть в тишине, но с Малым это невозможно. Он говорит и говорит, и привлекает к себе слишком много внимания.
Малый продолжает орать, пока из-за стола в углу не поднимается высокий мужчина с белым ирокезом. Вид у него потрепанный, будто его за шкирку по всему бару протащили, но шагает он бодро. На лице неуместная улыбка. Парень подходит к Малому, хватает того за рукав, с силой он тянет Малого вниз. Тот валится словно куль на пол вместе с тем, что еще осталось на столе, что не успел уронить Малой. Вокруг мужиков поднимается гвалт: кто-то кричит, многие повскакали с мест. Малый кое-как встает, хватается за край стола и, наверно, только благодаря этому не падает. Весь его рот и грудь испачканы слюной, а из расцарапанного лба сочится кровь, марает потную рожу. При виде последней меня всего выворачивает, и хочется самолично закончить этот спектакль… Малый сжимает в ярости кулаки, косит злобно по сторонам. Глаза у мужика красные, лицо опухшее, а черные грязные волосы, черные змеи африки мамбы, готовы уже пустить яд в тело жертвы.
Но они этого не сделают. Малый, он хоть и сумасшедший, но отнюдь не дурак. Никто не будет драться с Диким, никогда — и это уже закон своего рода. Он напоминает огромную акулу, от которой все шарахаются. Та спокойно плывет себе и даже не помышляет никого трогать, но все очень боятся — ну, правда, вдруг? Зубы сантиметров десять, если не больше, а глаза горят. Не от ярости, а от внутреннего огня, который никогда не потухнет. Никогда! И ты глядишь на эти плавники и хвост, на эти глаза и зубы, и от всего этого берет дрожь, посему я счастлив, что мы с Диким по одну сторону баррикад.
— Ты несешь какую-то чушь, — начинает Дикой. — Все бессмысленно. Оттого, что ты перед всеми здесь пальцы гнешь, хрена с два что изменится.
На какую-то долю секунды я закрываю глаза. Голова гудит, и хочется ее просто вырвать вместе с позвонком, чтобы не мучиться. Давно ли у меня эта ужасная мигрень? Да, думаю, очень, сколько себя вообще помню.
Я поднимаюсь со своего места. Все мгновенно смолкают как по команде, и даже Дикой, стоявший спиной, поворачивается и замирает, уперев руки в бока. Он хищно улыбается, глядя в мою сторону, и я отвожу глаза. В голове проносится картинка, выхваченная детским разумом из старой комедии про собак. Вдохновленный этим воспоминанием, выдвигаю на середину стул и взбираюсь на него, складываю руки крест-накрест на груди и сердито оглядываю с высоты толпу.
Все это одни шуты и бездельники. Пьют и дымят, думая, что так должен вести себя настоящий боец черной блокады. Они наивны, всерьез мечтают стать анархистами из рок-баллад, воинами из сказок, но черт бы для этого что сделал. Половина из них закончила только среднюю школу, у большинства нет денег, но они их находят, чтобы платить мне. Регулярно! И я связан с этой псевдобандой контрактом, путы которого крепко связали и Дикого тоже.
Будь это речь к Богу, я попросил бы свободы…
— Если кто-то захочет высказаться, пусть подумает трижды, прежде чем открывать свою хлеборезку.