***
— Хэй, сокОл!
Господи, ну что за странная привычка называть меня так? Ведь это даже не моя, черт побери, кличка! Что за пародия на украинский?
Я оборачиваюсь и вижу, как подле меня останавливается невысокий мужчина с огромным рюкзаком за спиной. Миколай провожает Дикого взглядом, в котором чуждое солнце сжигает целые города. Уж кого, а его я точно не ожидал встретить. Сегодняшняя ночь просто переполнена сюрпризами, черт бы ее побрал. Микола чешет затылок, смеется.
— Подслушивал?
— Мысли прочитал!
— Акулы-то?
— Да хоть бы и акулы!
Я встаю и пожимаю Миколе руку. Счастливый придурок. Вот кому правда везет по жизни. Миколай улыбается, а его голова качается из стороны в сторону, точно та надета на тонкую ветку ивы.
Клянусь, десять лет назад он стоял в точно такой же позе, сложив руки на груди, изнуренный жарой и собственной полнотой. С тех пор изменилась разве погода: зима, кажется, напрочь забыла о сроках, а весна вышла в окно вслед за минувшим летом. Миколай же до сих пор носит этот светлый костюм в клетку — так он ему совершенно не идет. Даже представить себе не могу, как он не мерзнет в таком нелепом для весны прикиде. Можно ли вообще простить подобное отклонение или… Ах, ну да, Микола чудак, а еще он вроде как что-то пишет, но не думаю, что это серьезно. Когда и почему мы познакомились, я не вспомню, пусть даже бы от этого зависела моя жизнь. Сомневаюсь, что и у Миколы отложилось что-то такое в памяти, да и будем честны, в сорок лет подобные мелочи тебя не сильно-то и волнуют.
— Как у тебя там?
— Честно — хреново. Снова этот придурок, Малый, устроил не пойми что. Это уже четвертый раз на неделе. Без него дел хватает, знаешь. Я не скоро смогу управиться, а акула уже на грани.
— Дикой вечно взвинченный.
— Да, но сейчас хуже.
— Честно, ты собираешься с этим что-то делать? Опять будешь молча наблюдать?
— Да. Нет… Может, позже. Ты говоришь в точности как Дикой. Вы с ним похожи.
— Шутишь? С этим каменным изваянием?!
От смеха Миколы на душе становится немногим легче, и даже мигрень проходит, что удивительно. Я решаю, как бы Дикого научить подобным фокусам, объяснить, что необязательно всех людей на свете держать за сволочей и отбросов. Так будь акула хоть вполовину миролюбив, как Миколай, с ним было бы не в пример проще разговаривать.
Кажется, я слегка замечтался…
Микола неожиданно предлагает:
— Пошли до тебя?
Он хватает меня за руку и тащит, не оставляя времени на раздумья. Откуда в этом тучном маленьком человеке столько неукротимой энергии? Я не сопротивляюсь. Честно, я слишком устал, чтобы возразить Миколаю, и парень утаскивает меня по знакомым улочкам мимо длинного ряда новостроек.
Микола запевает:
— Сегодня ты, а завтра я,
И кругом, кругом голова.
Забыты нужные слова,
Их не сказать нам никогда.
Голос у Миколы ужасный, нет, еще хуже, но суть в чем: если его долго слушать, начинаешь привыкать к адскому скрежету. Мне нравится, как поет Микола, в этом есть какая-то чарующая нотка мазохизма, но давайте начистоту, если бы таким голосом обладал известный рок-певец, я бы никогда его не поставил на повтор.
— И в эту ночь с тобой споем:
И тише я, и громче ты.
И мы останемся вдвоем
Ты-тыры-пыры-тыры-ры.
— Эй, давай что-нибудь…
— Не свое? Ты всегда об этом просишь. Так не нравится?
— Настроение не то.
Микола запевает «Гетеросексуалиста».
Двор, который...
Двор, который помнил всех,
Двор, который слышал смех
И не видел наших слёз,
Где-то…
— «Двор» Пилот
Время смотрит на нас сквозь пальцы. Высшего суда не существует, как нет и бога, который взял бы на себя ответственность за чужие поступки. Все, чем руководствуется жизнь, обуславливается случаем, и, если повезет, умрем мы раньше, чем успеем состариться, раньше, чем поймем, что все, что делали вообще — стояли на месте и ждали.
Дикой прожил достаточно, чтобы, наконец, взглянуть на себя со стороны. Он точно навеки застыл у огромного зеркала, с другой стороны которого на акулу смотрел он же, только на двадцать лет моложе. Быть таким глупым, наивным, таким, черт возьми, юным… Отражение смотрело сквозь Дикого, а ему так хотелось привлечь внимание призрака. Какое преступление — так на него смотреть, не замечать в потоке надежд грядущее. Так, черт, давай! Взгляни в эти уставшие глаза! Посмотри, наконец, на меня и сделай все возможное, чтобы не стать таким.
Куда бы Дикой не бежал, молодость уже была там, может, лет десять назад или вчера. Он все это видел не раз. Еще один день и еще проходил в молчании. Он все время опаздывал. Родной город усмехался в табачном дыму, стены домов поросли травой. В канаве утопали призраки еще живых — родные лица захлебывались в нечистотах и ни о чем его не просили. Дикой проходил мимо, шел своей дорогой в Королевстве Кривых Зеркал.
Когда он напивался, ноги просили свободы. Они снова и снова проносили его по местам былой славы. Темные подворотни, канавы, нечистоты, грязные подъезды и разрушенные дома. Ноги петляли, но всегда возвращались в маленькую съемную квартиру на окраине города.
Дикой остановился у моста, по которому сновали машины, точно акулу окликнули с берега. В такой поздний час кто-то еще не спал, спешил и надеялся успеть. Погоня еще интересовала того, кто бежал, но тот, кто шел позади, успевал больше — так и спешить ему было, считай, некуда. Река в ночи оживала, и вода в свете одноглазых фонарей густела. Ноги снова закружили Дикого, понесли по набережной к вокзалу.
Он закурил, смерил усталым взглядом переплетения тысячи дорог, по которым катили груженные углем поезда. Мужчина словно опьянел от холода, месяц гнал еще и еще раз посмотреть на то, что останется после. Седые улицы и немой перекресток.
Напрямик через дворы он кинулся в подворотни. По привычке возвращался туда, пускай в темных углах домов уже никто не обитал. Кто раньше скрывался в темноте, пугал взрослых сверканием клинка, развлекал сказками малышню, давно превратился в упыря и поселился на кладбищах. Акула занял его место, хотел сам стать фантомом, но опоздал буквально на полвека. Эпоха ушла. Время его жестоко наебало, все его ожидания и предчувствия. Теперь, натыкаясь на стены, Дикой встречал свое отражение, разворачивался и уходил, пока не набредал на свой подъезд. А сегодня его поймали в капкан мысли, и значит, до утра Дикой не вернется.
Мужчина вышел к памятнику и поднял руку. Гигантский бюст Лазо на приветствие не ответил, в темноте он сверкал глазами, скрежетал мраморными зубами, изо всех сил пытался вспомнить, где только видел это исписанное старыми шрамами перекошенное от усталости и злости лицо. Старик! Может, лет тридцать назад он, как и все мальчишки, еще бегал вокруг памятника, догонял других, стрелял из палок в воздух и разбивал колени об асфальт. Камень уже тогда сыпал вокруг песком, та далекая весна выжгла ему всю седину на макушке, а он, прикованный, должен был наблюдать, как последние следы детских босых ног исчезают в осколках и щебне. Теперь памятник совсем осыпался, волосы повыпадали с его круглой головы. И радовало одно: что эти старики, убежавшие по иллюзорной радуге мальчишки, наконец свалились с нее в помойную кучу. Да, так им и надо.
В тот момент, когда памятник отвернулся, чтобы не видеть, не слышать ничего вокруг себя, яркие лучи прорезали темноту, врезались в спину Дикого. Акула успел отскочить к стене дома, вплотную вжаться в холодный, точно скала в пещере, камень, когда мимо промчалась на полном ходу легковушка. Водитель ехал по двору точно по пустой магистрали, выжимал все из железной бочки, наконец, завернул в старую арку, куда следом нырнул Дикой.