Эгон имел возможность путешествовать и при желании мог нагнать любое количество городов. В его географии спичка не имела значения. На нее не имели влияния холод или полиция, которая во всем мире была любезна с Эгоном. Он копил города, глядя на них из окна вагона.
Его география не совпадала с географией Гверры и Диркса. Не совпадала и с географией Анны. Был город в Кордильерах, который каждый из них мог вычеркнуть в своем списке, и каждый дал ему различную характеристику.
— В этом городе находится самый большой телескоп в мире, — отметила Анна.
— Поганая дыра, — сказала Гверра. — Все жители в ней члены союза по борьбе с нищенством. Они платят налог и прибивают к дверям квитанции.
— Самого большого телескопа я там не видел, — сказал Эгон. — Но самая некрасивая женщина, какую я когда- либо встречал, действительно живет там и служит в буфете на вокзале.
Эгон вычеркнул у себя и Барраган, куда не удалось попасть Гверре и Дирксу. Он отметил его как третьестепенный порт, зараженный малярией, с несколькими тысячами жителей, оглохших от хины.
Эгон играл в города без страсти. Города были для него предлогом, чтобы чаще говорить с Анной. Он путешествовал, но конец путешествия неизменно приводил его в Лондон, в комнату Анны.
В доме, где жила Анна, в нескольких этажах помещалась школа. На лестницах Эгон встречал внимательных насмешливых молодых людей. От них на стенах оставались надписи карандашей, карикатуры, знаменитые истины из учебников, поразившие их воображение.
«Жизнь есть процесс горения!» — читал Эгон, подымаясь по лестнице. — «Дай мне точку опоры, и я переверну мир»…
Среди карикатур на незнакомых людей он находил фигуру, в которой узнавал Анну. Она была изображена в спортивном костюме, с преувеличенной мускулатурой.
А еще выше он видел рисунок, показывавший, что и его посещения также не остались незамеченными. Это был он сам: тонкий и щеголеватый, оглядывающийся, готовый бежать. Подпись: «немец» — не оставляла сомнений, что это был он.
Наверху он стучал в дверь условным стуком. Это была его привилегия. Никто другой не входил сюда таким образом. Он знал это, но это не удовлетворяло его. Он думал о том, как встретит его Анна.
— Это вы, Эгон? — дружелюбно говорила Анна, впуская его. — Вы приехали? Зачем вы приехали?
Эгон вслушивался в ее голос. Если б он уловил в нем хоть немного волнения, он счел бы себя удовлетворенным.
Но волнения не было. Он поникал, скрывая обиду.
Ему было семнадцать лет, и от любви он требовал справедливости. «Я люблю, — рассуждал он, — отчего же не любят меня?». В семнадцать лет он не мог понять, отчего это происходит.
Он усаживался около Анны и старался быть интересным, но обида не проходила. Он хотел уверить себя, что никакой обиды нет, что Анна ему не нужна. Он разглядывал ее руки, лежавшие на столе, и находил, что это были самые обыкновенные девичьи руки. Грубая кожа на локтях вызывала в нем злорадство. Плечи были выпуклые, набитые мясом.
«Она вульгарна», — думал он.
Он сам с удивлением спрашивал себя:
— Почему я люблю ее?
Но если Анна выходила из комнаты, оставляя его одного, он пользовался случаем, чтобы поцеловать подушку на ее кровати, погладить рукой ее книги.
Однажды, когда он пришел к Анне, ее вызвали к радиоаппарату. На экране он увидел смуглого юношу тех же лет, что и он, но другого расового типа. Судя по одежде, он не был джентльменом. И однако, в приветственных словах, с которыми обратилась к нему Анна, он услышал ту радость, которой он тщетно ждал от нее при- встречах с ним самим.
Он не стал слушать, о чем они говорили. Он ушел в другую комнату. Он не знал до тех пор, что существовал соперник, более счастливый чем он, и это открытие было для него тягостно.
4. ТРИ РАЗРЫВА
Смуглый юноша был частым собеседником Анны. Их влекло друг к другу, и они понимали это. Насмешливый тон их первой встречи сохранился в их отношениях, но гораздо чаще они были друг с другом ласковы.
Они были взрослыми людьми, когда их беседы оборвались. В этот день Тарт появился на экране в необычное время. Он убеждал Анну бросить Лондон и лететь к нему.
— Нам надо быть вместе, — говорил он. — Впереди война. Мы можем никогда больше не встретиться.
Анну останавливала мысль об отце.
— Он очень постарел. Я не могу бросить его.
— Нельзя ставить свою судьбу в зависимость от того, что кто-то постарел, — ответил Тарт. — В дальнейшем он будет только стареть.
Магнус Даррель, которого он видел несколько лет назад во время его приезда на Каспий, не вызывал в нем симпатий. Он угадывал в нем фальшь, несоответствие между шкурой и мыслями. Еще меньше он стал нравиться ему, когда из-за него нарушились его планы.