— Мы вот тут подумали, хозяин… Ты ведь сам-то из Эмнета, понимаешь… Ну, говоришь, как мы, и все такое…
— Давай по делу…
— Мы вот все хотели попросить тебя… коли ты сам, значит, из наших… может, дашь хоть разок стрельнуть?
— Мы же все сами видели! — не выдержал другой. — Нас, знамо дело, такой говядинкой, как викингов, не потчуют, но налечь на лямку мы можем…
Шеф обвел пристальным взглядом возбужденные лица, изморенные недоеданием тела. А почему бы и нет, подумал он внезапно. Всегда исходишь из того, что главное в такой работе — это мышцы и собственный вес. Да ведь и без слаженности тоже не обойтись. И кто знает, не заменит ли дюжина худосочных англичан восемь гигантов викингов. В ратном деле такому не бывать. Зато эти бывшие рабы со всей прилежностью будут исполнять то, что им велено.
— Отлично, — сказал он. — Сделаем пять пробных попыток… А потом поглядим, сколько вы выбросите булыжников, пока я насчитаю пять двадцаток…
Англичане заулюлюкали, запрыгали от радости и стремглав припустили к машине.
— Обождите-ка. Мы с вами сейчас устроим проверку на скорость. Значит, так, правило первое: камни складывать кучно, чтобы больше чем на шаг от рычага не отходить. Запомните еще вот что…
Спустя час его новые подчиненные были отпущены с указанием разложить по местам части того, что отныне называли они «нашей машиной». А Шеф с задумчивым выражением прошествовал в шатер, разбитый Ингульфом и Хандом. Там сейчас лежали больные и раненые. Ханд вышел ему навстречу, отирая с рук пятна крови.
— Как они? — поинтересовался Шеф. Речь шла о жертвах его второго детища — катапульты с раскруткой, или вращательницы, как называли ее северяне, том самом гигантском арбалете, что подарил желанную смерть королю Элле.
— Живы. Один без трех пальцев остался. А мог бы и все предплечье потерять, да и руку, если на то пошло. Другому всю грудную клетку разворотило. Пришлось Ингульфу его разрезать, чтобы из легкого осколок вынуть. Но оно теперь быстро заживает. Я сейчас только понюхал его швы. В порядке, нагноений нет. Слушай, это уже второй случай за четыре дня. В чем там дело?
— Машина не виновата. Все эти норвежцы… Мощные ребята, силушку свою любят. До предела закрутят передачу — а потом один обязательно плюхнется на рычаг грудью, чтобы еще поворотик выгадать. Ну а пружина срывается — и кто-то обязательно калечится.
— Значит, тут не в машине дело, а в людях?
— Ну конечно. На самом деле люди мне нужны такие, чтобы делали ровно столько поворотов, сколько им сказано, и ни единым больше. И вообще бы слушались…
— Таких в лагере немного…
Шеф пристально посмотрел другу в глаза:
— Особенно тех, которые по-норвежски не знают.
Семена его мыслей упали на подготовленную почву.
Вскоре над лагерем сгустились зимние сумерки. Вечерами он сидел и работал при свете свечей над новой маппой — картой Англии, — Англии, какой она была на самом деле.
— Поесть, конечно, ничего не оставили? Только ржаную кашу?
Ни говоря ни слова, Ханд протянул ему миску.
Сигвард чувствовал себя не в своей тарелке. Жрецы Пути, святилище, увешанная рябиной ограда капища; тут же копье, воткнутое в землю, и разожженный костер. Мирянам снова велено было оставаться снаружи. В мутном полумраке под парусиновой крышей шатра виднелись очертания только шести жрецов в белых тогах. Их взгляды устремлены к нему, Сигварду, ярлу с Малых островов.
— Настала пора, Сигвард, — произнес Фарман, — нам наконец получить внятное разъяснение: почему ты так убежден, что именно ты отец Шефа?
— Так говорит он сам, — сказал Сигвард. — Да и все так думают. Да и мать его об этом говорит — она-то уж знает! Понятно, она могла его где-то нагулять, когда смылась от меня, — девка первый раз без присмотра осталась. Так что могла немножко порезвиться. — Оскалились желтые клыки. — Но я так не думаю… Она все-таки леди…
— Мне кажется, самое главное я знаю: ты похитил ее у мужа. Но одно я никак не могу взять в толк. Она от тебя улизнула — во всяком случае, так нам рассказали… Ты что же, всегда так беспечно обходишься со своими пленницами? Как ей удалось сбежать? И как она умудрилась вернуться назад к мужу?
Сигвард задумчиво почесал челюсть.
— Двадцать лет уж минуло. А история, правда, вышла забавная. Я ее и сейчас хорошо помню… Случилось это так. Мы возвращались из южного похода. Сходили мы так себе, и на обратном пути я решил: а что, если заглянуть в Уош и там порыскать… Дело обычное. Пристали к берегу — и вперед. И вышли на деревеньку эту, на Эмнет. Увели с собой столько народу, сколько сумели… И была среди них танова жена — имени ее сейчас не помню… Но вот саму ее я не забыл. Красавица была. Я решил ее для себя оставить. Мне тогда было тридцать, ей двадцать. А это как раз то, что требуется. У нее уже тогда был ребенок, стало быть — уже драная. Только вот сдается мне, с мужем у нее не все ладно было. Поначалу-то она, как волчица, когти распускала, но это дело обычное — мне к этому не привыкать… Они всегда так себя ведут, чтобы показать, что они не шлюхи. А когда до нее дошло, что выхода все равно другого нет, — тут уж она разошлась… Я там один фокус ей показал — так она, когда ее черед наставал, аж в воздух подскакивала, со мною вместе…