— А ну, отчаливай, — крикнул он. — Бросьте машины. Берите шесты. Мы уходим.
— Ты так быстро решил бросить свою армию? — спросил Дольгфинн, наблюдавший за этой сценой в окружении нескольких бывалых шкиперов. — Ни разу даже не подняв на врага меч? Если начать рассказывать об этой истории, кое-кому это может не понравиться…
— Я не бросаю армию. Я хочу приготовиться к удару. Прыгай на борт, пока не стало поздно. Но у тебя есть выбор: можешь ловить здесь миг удачи, чтоб продать себя подороже, как старая потаскуха…
От такого оскорбления краска мигом хлынула в лицо Дольгфинна; он шагнул вперед, стискивая рукоять меча. Вдруг на виске его словно выросло красное оперение, и он грохнулся оземь. По павшему к их ногам лагерю веером развернулись арбалетчики, добивая то, что они готовы были принять за очаги сопротивления. Ивар юркнул за толстые брусья своей машины, стоявшей на самом носу судна. Не имевшие сноровки в таких делах рабы долго отталкивали «Линдормр» от берега, и взгляд его вдруг упал на знакомую сухопарую фигуру, оставшуюся стоять на берегу.
— Ты… быстро. Прыгай сюда.
Архидиакон Эркенберт явно против своей воли приподнял полы рясы, перелетел через узкую полоску воды и угодил прямо в объятия Ивара.
Ивар внушительно ткнул пальцем в сторону арбалетчиков, которых нетрудно было разглядеть в брызнувших лучах солнца.
— А вот еще одни устройства, о которых ты забыл мне рассказать. Ты, видать, и сейчас мне скажешь, что их просто не существует. Знай: если я сумею дожить до завтрашнего дня, то сумею и вырезать из твоей груди сердце, а от Минетера твоего не оставлю камня на камне.
Рабам же он скомандовал:
— Кончайте с этим. Бросьте якорь. Скиньте на берег сходни.
Окончательно сбитые с толку рабы, поднатужившись, скинули на берег громоздкие, в два фута высотой, сходни с планширя. Ивар подкатил к себе машину так, чтобы ее опорный брус оказался за его спиной, словно спинка кресла, устроился поудобнее, все так же при этом сжимая запястье архидиакона, и приготовился созерцать истребление своего войска. Страха у него не было, а дума на сердце была одна-единственная: омрачить врагу радость победы, сдобрить горчинкой его ликование…
Сопровождаемый бдительной свитой, Шеф широкими шагами продвигался в глубь поверженного лагеря. Шлем был нахлобучен по самые глаза, алебарда мерно покачивалась на плече. В этом бою он не нанес и не отразил еще ни единого удара. Армия Пути уже сгоняла пленников, как мусор веником, в одно место. Кое-кто из уцелевших пытался искать спасения, разбегаясь в обе стороны у реки группками по двое или по трое. Эти, разумеется, уже не могли представлять из себя боевой силы.
«Я победил, — твердил себе Шеф, — и победил играючи. Мой замысел удался на славу. Что же тогда свербит в утробе? Играючи, именно играючи… Боги этого не любят: они желают получить жертвы за некоторые из своих милостей». Завидев далеко впереди шлем Бранда, он вовсю припустил бегом. Великан вел своих воинов к кораблям, ровняя с землей стан врага. Вдруг мачта одной из ладей озарилась золотой вспышкой; поймав солнечный луч, метнулось с мачты и кануло вниз полотнище. То была гадюка Ивара. Рагнарссон своими руками сломал свое знамя.
Бранд теперь не спешил. Поставив ногу на планширь «Линдормра», разодевшись в свои щегольские ярко-зеленые штаны, рубаху, кольчугу и серебряный шлем, Ивар явно поджидал именно его. Алый плащ лежал у его ног, зато в косых лучах рассвета испускала багряное сияние вороненая поверхность щита. Рядом с Иваром с выражением застывшего ужаса на исхудалом лице находился тщедушный христианский клирик.
Когда и той и другой стороне стало ясно, какие грядут события, сеча прекратилась сама собой. Викинги из обеих армий мерили друг друга пристальными взглядами, кивали, выражая тем самым согласие относительно ее исхода. Когда же подоспели английские воины, менее склонные к деловитости в таких вопросах, враги поспешили бросить к их ногам свое оружие и просить их милости. Теперь уже все — англичане и норвежцы, люди Пути и разбойники — подобрались поближе к ладье, желая знать, что предпримут их вожди. Оказавшись за плотным кольцом наблюдателей, Шеф проклятиями и тычками прокладывал себе дорогу вперед.
Бранд на миг сбавил ход. Нужно было хоть немного отдышаться после недолгой — около десяти минут, — но неистовой встряски. Потом он шагнул к сходням и поднял правую руку, рассеченную промеж двух пальцев в памятной им обоим битве с королем Эдмундом. Он поиграл пальцами, показывая всем, что рука его вполне выздоровела.