Потом был набег викингов на Эмнет, его приемного отца искалечили, схватили Годиву. То утро в убогой лачуге в перелеске, когда он стал у Годивы первым мужчиной и думал, что достиг предела мечтаний. И с тех пор у Шефа не было ни одной женщины, даже самой Годивы, хоть он и вернул ее себе; не было даже после того, как на него надели золотой королевский венец и половина шлюх в Англии ждала только его знака. Шеф иногда задумывался, не подействовала ли на его рассудок угроза Ивара его кастрировать. Он знал, что остается полноценным мужчиной — но ведь таковым, по словам Ханда, был и сам Ивар, и все-таки его прозвали Бескостный. Не мог же он заразиться бессилием от человека, которого убил? И мог ли его сводный брат, муж Годивы, проклясть его перед тем, как был повешен?
Что-то было не так с его рассудком, а не с телом, Шеф понимал это. Что-то вызванное его отношением к женщине, которую он любил как свое искушение и как свою невесту, его внутренним согласием с ее отказом ему и с ее решением выйти за Альфреда, самого верного мужчину из всех, кого встречал Шеф. Как бы то ни было, лекарства он не знал. Пойти с Карли означало бы лишь подвергнуться унижению. Завтра его ждет невольничий рынок, а еще через день его обработают холостильщики.
— Думаешь, у меня есть шанс? — спросил он, указывая на свой глаз и лицо.
Физиономия Карли расплылась от радости.
— Конечно! Длинный здоровенный парень вроде тебя, мускулы как у кузнеца. Говоришь как иностранец, сплошная загадка. Ты не забывай, эти бабы, они же все скучают. Никогда ничего не происходит. Им не разрешают подходить к дороге, где хоть кто-нибудь мог бы на них позариться. А на болото никто не заходит. Они видят одни и те же лица со дня рождения и до дня смерти. Я тебе говорю… — и Карли пустился в россказни, как девушки Дитмарша бывают рады любой прихоти симпатичного прохожего — да хоть бы и безобразного, — пока Шеф помешивал варево и накручивал на прутики полоски теста, чтобы обжарить на огне. Он не считал, что план Карли удастся, нет, с кем угодно, но только не с ним. Но в свой морской поход он, прежде всего, отправился с одной-единственной целью: забыть свадьбу Альфреда и Годивы. Ему следует использовать каждую возможность снять с себя это заклятье. Но особенно рассчитывать не на что. Чтобы изгладить его воспоминания, понадобится нечто большее, чем девка из болотной деревни.
Через несколько часов, возвращаясь темной ночью по болоту на стоянку, Шеф в который раз поразился собственному равнодушию. Все произошло примерно так, как он и предвидел: они пришли в деревню в тот час, когда добрые люди выходят на улицу поболтать, обменялись со случайно встреченными жителями новостями, Карли бросал многозначительные взгляды по сторонам и быстро перекинулся парой слов с одной девушкой, а затем и с другой, пока Шеф отвлекал внимание их мужчин. В сумерках они для виду ушли из деревни, а затем прокрались обратно, в ивовый шалаш, смотрящийся в стоячую воду. Девушки появились запыхавшиеся, испуганные и взволнованные.
Шефу досталась пышечка с надутыми губками. Сначала она была кокетливой. Потом презрительной. И под конец, когда поняла, что сам Шеф уже ни на что не надеется и вовсе не тревожится из-за своей несостоятельности — заботливой. Она погладила его изуродованное лицо, нащупала через рубаху шрамы на спине.
— Ты знавал худые времена, — сказала полувопросительно.
— Еще хуже, чем эти шрамы, — ответил он.
— Знаешь, нам, женщинам, тоже тяжело, — сказала она. Шеф вспомнил о том, что видел при разграблении Йорка и на руинах Эмнета, вспомнил о своей матери и ее женской доле, о Годиве и Альфгаре, о розгах, об истории Ивара Бескостного и его зверствах с женщинами; наконец, задумался о девушках-рабынях, заживо погребенных со сломанными спинами, на кости которых он наткнулся в могильнике старого короля, и не ответил ничего. Затем они полежали молча, пока назойливый шум, который Карли производил со своей подружкой, не утих во второй раз, уже окончательно.