Теперь Шеф внимательнее пригляделся к разводам, покрывавшим рубаху Ханда.
— Ты хочешь сказать, что хлопочешь за меня? Перед кем — Иваром?!
— Да.
— Вместе с Ингульфом? Но ему-то что за дело до меня?
Ханд смочил в остатках влаги ломоть хлеба и передал его другу.
— Это все из-за Торвина. Он говорит, что это долг людей Пути. Говорит, что тебя необходимо спасти. Не знаю уж почему, но только он из кожи вон лезет. Ему кто-то вчера о тебе рассказал, и он тут же примчался к нам. Скажи мне, натворил ты еще что-нибудь такое, о чем даже мне не сказал?
Шеф бессильно повалился на спину.
— Чего я только не натворил, Ханд… Но уж в одном я уверен: от Ивара вы меня не спасете. Я же украл у него женщину. Какой монетой за такое заплатишь?
— Воришек бьют, а ворам сходит с рук, — сказал Ханд, снова наполнил кувшин водой из меха, поставил его на землю, положил рядом краюху хлеба и накрыл пленника отрезом грязного грубого полотна. — С едой в лагере туго, а половина одеял пошла на саваны. Вот все, чем мне пока удалось разжиться. Так что перебейся пока тем, что есть. А уж если хочешь с Иваром расплатиться — посмотри сначала, как это получится у короля.
И Ханд кивнул в направлении угла загона, раньше скрытого от его глаз телами умиравших воинов, потом поднялся, прокричал что-то охранникам и удалился.
Итак, король. Какую же дань возьмет с него Ивар?
— Осталась ли, по крайней мере, еще надежда? — процедил Торвин.
Сидевший на другом конце стола Бранд-Убийца поглядел на него с некоторым недоумением:
— Диковинные слова сходят с уст жреца Пути в Асгард! Ты сказал — надежда? Надежда — это слюна, которая вытекает из пасти волка Фенрира, который просидит на своей цепи до самого Рагнарека. Если бы мы приступали к нашим делам лишь потому, что уповали на некую надежду, то чем бы мы отличались от христиан, слагающих гимны своему Богу, ибо надеются, что после смерти он им предложит условия получше, чем в этом мире. Ты забываешь, кто ты есть, Торвин.
Говоря это, Бранд с любопытством поглядывал на свою правую руку, которую прислонил к грубой поверхности стола близ кузнечного горна. Между указательным и средним пальцами на ладони имелась глубокая выемка, откуда почти до самого запястья шла рубленая рана. Сейчас над ней корпел лекарь Ингульф. Первым делом он промыл рану теплой водой, источавшей слабый аромат какого-то зелья. Затем неспешно и осторожно раздвинул края разреза. Вслед за продвижением пальцев Ингульфа на миг открывалась и тут же исчезала под наплывами крови белая косточка.
— Было бы куда лучше, если бы ты пришел ко мне сразу, а не ждал полтора дня неизвестно чего, — произнес лекарь. — Пока рана свежая, с ней меньше хлопот. А теперь она стала покрываться коркой, и приходится ее вскрывать. Можно было бы зашить ее наудачу, но ведь мы не знаем, что было на клинке у того человека…
Брови Виги-Бранда увлажнились от пота, но он продолжал говорить с прежней рассудительной мягкостью.
— Не отвлекайся, Ингульф. Я на своем веку много повидал смердящих ран, чтобы полагаться на случай. А это — просто боль. Другое дело — гниение. Тогда уже смерть.
— Все равно прийти надо было раньше.
— Я полдня провалялся среди трупов, пока один смышленый парень не заметил, что они все холодные, а я почему-то теплый. А когда я очухался и осознал, что это и впрямь самая пакостная рана, которая была в моей жизни, ты был занят более неотложными делами. Правду ли говорят, будто ты вывернул кишки наизнанку старому Бьеру, а потом заштопал их и положил как следует, на место?
Ингульф кивнул, потом внезапно взял в руки пинцет и извлек из раны осколок кости.
— Говорят, он теперь называет себя Гринд-Бьер, потому что, дескать, увидел врата самого ада.
Торвин порывисто вздохнул и подтолкнул к левой руке Бранда пивную кружку.
— Довольно уже. Сколько можно сотрясать болтовней воздух! Отвечай прямо. Можем мы что-то сделать?
Бранд, с лицом белым, как снег, отвечал все тем же невозмутимым тоном:
— Честно говоря, навряд ли. Ты ведь хорошо знаешь, кто такой Ивар?
— Знаю…
— Именно поэтому на некоторые дела он умишком скудоват. Я не говорю о том, чтобы он простил; мы не христиане, чтобы спускать нашим обидчикам. Но ведь он и помыслить не желает, в чем его собственная польза. Парень выкрал у него женщину. Выкрал женщину, насчет которой Ивар что-то себе намечал… И добро бы, если б Муиртайг, дурень этот, привел ее обратно… Да нет, все одно, худо бы кончилось — потому как девка пошла с мальчишкой по доброй воле. А это означает — у мальчишки получилось с ней то, что у Ивара не вышло. Так что Ивар имеет право на кровь.