— Чужой все, — сказал он, помолчав. — Не знай, как жить; туда пошел — люди говорит: не ходи; сюда пошел — опять не ходи… Как жить, не знай… Федор плохого не говорит. Тоже один, никого у него нету…
Около каюты старпома за нашими спинами послышалась возня, с размаху захлопнулась дверь, кто-то ударил в нее кулаком.
— Что это там? — спросил я.
— Не знай, — сказал Данилов, — Ходить не буду, опять люди скажет: туда не ходи, сюда не ходи… Однако, спать пойду…
Он мягко, бесшумно в своих ичигах зашагал по другому борту.
Я стоял в полосатой от ступенек трапа тени и старался разглядеть, что происходит у старпомовской каюты. В тусклом свете одинокой лампочки, порождая мечущиеся угловатые тени, кто-то дергал ручку запертой двери. Присмотрелся: радистка. Волосы ее растрепались, бились по плечам, она всем корпусом откидывалась назад, но ничего не могла поделать с дверью.
— Откройте, Коноваленко… Откройте… — негромко восклицала она, дергая ручку. — Слышите, людей позову… — Голос ее звенел, как перетянутая, готовая лопнуть, струна.
Радистка прислонилась лбом к двери и бессильно обмякла. Я подошел, отстранил ее плечом и принялся молча дергать ручку двери. Потом собрал всю силу и рванул. Дверь заходила ходуном и, хрястнув, распахнулась. Крючок, которым каюта была заперта изнутри, со звоном отлетел на стальную палубу. В дверях стоял старпом, в глубине каюты у столика с бутылками на диванчике сидел Федор.
— Чего тебе? — угрюмо сказал Коноваленко, глядя на меня воспаленными глазами.
— Уйдите, — сказала Наталья, отстраняя меня и выступая на свет, падавший из каюты. — Зачем вы Федора спаиваете? — спросила она Коноваленко.
Федор поднялся, подошел к двери, выглянул из каюты, отыскивая меня глазами. Наталья попыталась взять его за руку, он с силой отдернул ее.
— Чего этому здесь надо?.. — спросил Федор. — Чего он около тебя крутится?
Наталья загородила меня.
— Не надо, Федя, оставь, Федя, — заговорила она своим тугим звенящим голосом, пытаясь предотвратить драку. — Федя, слышишь?
Коноваленко густым баском заговорил:
— Да ты что, Федя? Ну чего развоевался? Слышь, чего ты?
— Не твое дело, — сказал Федор и попытался ближе подвинуться ко мне.
Старпом сгреб, смял острые плечи парня, приговаривая:
— Да ты постой… Постой, Федя. Да что ты, постой…
Радистка бросилась было к ним, ухватилась за сильную, напрягшуюся руку старпома, но, поняв, что он не собирается бить Федора, отступила. Федор вырывался, изгибаясь всем телом, стремился опрокинуть Коноваленко на себя, ударить его в лицо головой. Но старпом был силен, тяжел и опытен в драке, ни вырваться из его объятий, ни свалить его было нельзя, и парень наконец затих.
— Отпусти, — попросил он.
— Так-то лучше, — сказал Коноваленко, размыкая руки.
Федор поежился, повел плечами. Наталья охватила его руками, думая, наверное, что он собирается опять броситься на меня.
— Силен! — проговорил Федор. — Си-илен ты, Коноваленко.
Он спокойно отстранил девушку, продолжая разминаться.
— Выпить нам с тобой не дали, — сказал старпом. — Провались они пропадом, бабы…
— Ладно, — сказал Федор, — в другой раз…
Он еще раз передернул плечами и шагнул в темноту. Наталья пошла за ним.
Ну вот! Вот они здешние «порядки»! Я поехал на Север искать героев, такова моя профессия. А вот она реальная жизнь в этой реальной обстановке за тысячи километров от обжитых районов страны в конце сорокового года… Что же мне делать? Убеждать себя, что ничего этого нет, не может быть, потому, что мне хочется другой, красивой, героической жизни? А что делать с этой невыдуманной, некрасивой? А ведь надо что-то делать, она сама не станет вдруг иной…
Коноваленко шарил ногой по палубе в поисках вырванного крючка. Наткнулся на меня.
— Ты чего здесь? — спросил он. — В каюту тебя определили?
— Нет еще…
— Чего же ты молчал?! Ну, интеллигенция, ну беда с вами! Идем ко мне, на диванчике ночь переспишь, а там разберемся. — Он нащупал ногой крючок, поднял его. — Вот, брат, какая у нас житуха, видал?
— Видал… — враждебно сказал я.
— Привык я к водке, отец еще приохотил, и отвыкнуть не могу. Как зараза какая…
Мы вошли в каюту. Коноваленко закрыл дверь, попытался приладить крючок на место, выдрал его обратно, бросил на столик и безнадежно махнул рукой. Мы опустились на диванчик. Коноваленко временами покручивал головой, хмыкал и чему-то горько усмехался.
— Принцесса! — пробурчал он. — Выискалась на нашу голову, всем мозги вправляет…