Следующее собрание драмкружка назначили через день, всем хотелось поскорее взяться за дело. Из клуба уходили поздно. Неподалеку от палатки в сумеречной синеве ночи маячила темная фигура. Наталья и вышедший вместе с ней Данилов остановились около меня. Было темно, стояли мы, вглядываясь в лица друг друга.
— Хорошо, что про героическое, — сказала она.
— Да, так и сделаем, — ответил я. — Про то, как Советскую власть отстаивали.
— Как интересно будет и как важно для всех нас, — негромко воскликнула Наталья.
Данилов слушал молча, но мне показалось, что и он разделяет наше волнение.
Подошел тот, что стоял поодаль, худощавая фигура и острые широкие плечи выдавали Федора. Наталья повернулась к нему, и они все трое вместе с Даниловым пошли по улочке.
XV
Через день на очередном собрании драмкружка появилось еще несколько новых парней, как я понял, скорее даже не из любви к драматическому искусству, а движимые простым любопытством. По затону разнеслась весть, что мы ставим пьесу о гражданской войне со стрельбой, Буденным, белогвардейцами и рукопашными схватками. И в самом деле, порывшись в книгах, доставленных «Моссоветом» и пока еще не оприходованных библиотекой, я разыскал несколько подходящих пьес, где были и Буденный, и белогвардейцы, и стрельба. Одна из них — «Хлеб» по повести Алексея Толстого. Пополнение расселось на задних скамьях в пустой темной палатке — электричества мы не зажигали, довольствуясь уютным отсветом, который исходил из раскрытой дверцы печки-бочки. Затаив дыхание, новички слушали наши споры о том, как лучше воспроизвести грохот выстрелов, чтобы напутать зрителей «до потери сознания», и как и из чего сделать в мастерских «настоящий» пулемет, который, будучи направлен в зал, одним видом своим заставил бы зрителей полечь под скамьями или разбежаться… Кружковцы, по профессиям слесари, токари, плотники и все без исключения охотники, начинали выкрикивать предложения и брать на себя безвозмездное изготовление разных деталей огнестрельного оружия и пиротехнических приспособлений. Никогда и нигде до того не встречал я столь горячего и бескорыстного увлечения искусством. И это было моим утешением.
Из нескольких пьес мы выбрали четыре отрывка, которые должны были идти как самостоятельные одноактные постановки с антрактами между ними. Потом принялись за распределение ролей. Наталье дали роль медсестры у красных. Другая женская роль — кулацкой супруги, бабы властной и сластолюбивой — досталась Коноваленко. Распределение мужских ролей вызвало разногласия: все хотели играть красных. Но в конце концов и это затруднение было улажено, я объяснил, что сыграть врага совершенно необходимо, иначе, если не с кем будет сражаться, героизма красных не покажешь. Простая истина, а не сразу становилась понятной и не только неискушенным в проблемах искусства кружковцам, но и некоторым моим редакторам, с которыми мне иной раз приходилось спорить, доказывая, что жизнь сложнее, в ней не только одни светлые и безмятежные тона, и все дело в том, что героя, как принято говорить «отрицательного», надо писать сильным, но осуждая его, а не смакуя, и тем возвеличивая идеалы нашего общества…
Осталось несколько человек, которым ролей не хватило, но уходить из драмкружка они не собирались. Сначала я не знал, как быть, и тут же ругнул себя в душе: а световые эффекты, а шумы, а декорации, афиши, обогрев палатки? Никто не отказался от этих, как все прекрасно понимали, необходимых дел. Гринь сказал, что может «в лучшем виде» воспроизводить орудийную, пулеметную и ружейную пальбу, а также, если потребуется, гром и молнию и доставлять на сцену живых коней для армии Буденного… Как всегда, он увлекался, сцена для коней была слишком мала. Один лишь Данилов, регулярно являвшийся на репетиции и сидевший до самого конца на задней скамейке, не захотел браться ни за какое дело.
— Смотреть интересна… — говорил он каждый раз, когда я что-нибудь предлагал ему, — никогда не видал, дай посмотреть.^
А на следующий вечер — ребята потребовали ежедневных сборов — пошли уже репетиции. Как ни казалось странным^ талантливее всех исполнял свою женскую роль Коноваленко. Правда, ужимки его были так рискованны, что на каждой репетиции мы тратили немало времени, заставляя его играть более сдержанно. Один только Андрей, тая в душе обиду, не желал принимать участие в наших уговорах.
— Все у него в лучшем виде получается, — упрямо говорил он. — Будто с рождения бабой был. Ты бы из юбки и не вылазил, глядишь, и жених объявится…