Лошадка вынесла наши розвальни из кустов тальника на широкое озеро. Я оглянулся. Далеко-далеко впереди на той стороне озера синела полоска тайги.
Данилов посмотрел назад на кустарник, из которого мы выехали, и сказал:
— Пурга идет…
— Где? — спросил я и разом приподнялся, оглядывая озеро.
Заснеженная пустыня все так же уходила в жемчужно-белесую даль, где-то далеко тлела заря, заменявшая теперь не поднимавшееся над горизонтом солнце.
— Тальник поземка крадет… — Данилов кивнул назад.
Кусты тальника по мере того, как мы отдалялись от них, тускнели все более и более и вскоре совсем растворились в струях поземки.
— Дорогу переметет? — спросил я.
— Пурга ночью придет, — спокойно заметил Данилов.
Белесое мерзлое пространство поглотило нас, и стало казаться, что мы с Даниловым, розвальни да лошаденка одни в огромном неприютном мире, что нет до нас никому дела и случись что, никто не хватится нас и не поможет, никто и не вспомнит…
Данилов зашевелился позади меня, толкнул своей твердой спиной и сказал:
— Бегать нада, мороз большой…
Я повернулся к нему; несильный, острый, будто сдирающий с лица кожу ветерок заставил меня прикрыться рукавицей, оставив снаружи лишь глаза. Данилов сунул мне в руки вожжи и сбоку соскочил на снег. Побежал сзади саней, неуклюже переваливаясь в такой же, как и у меня, рыжей кухлянке, подол которой едва не волочился по снегу. Лошаденка замедлила было бег, но я тряхнул вожжами, и она опять побежала ровной трусцой. И от движения, и от сознания того, что я хоть на что-то пригодился, стало теплее. Данилов догнал сани и повалился в них ничком, выбрался из охапки сена, лежавшего на досках, и отобрал у меня вожжи. Я соскользнул на ходу за борт розвальней, не удержался, повалился в снег, тотчас вскочил и припустился за санями. Данилов и не подумал придержать лошадь, наконец я нагнал сани и побежал ровнее. Горячий пар от дыхания застилал глаза, стало совсем тепло. Я побежал быстрее и повалился в сани так же, как Данилов, подполз к нему, подпер его сзади плечом.
Когда тайга на той стороне озера стала ближе, Данилов повернулся и сказал:
— Лошадь отдыхать нада, пешком пойдем, ветра тайге мала.
Санный путь, намеченный бежавшими где-то впереди оленьими упряжками, пошел среди лиственниц, лишенных хвои, похожих на засохшие елки, но ветра среди них было меньше. Мы соскочили в снег, обогнали лошадь и спокойно зашагали по дороге.
— Тебе нравится тайга? — спросил я и скосил глаза в сторону своего спутника. Лицо его было закрыто от меня краем капюшона кухлянки.
— Тайга одному плоха… — уклончиво сказал Данилов, не поворачиваясь ко мне.
— Случилось с тобой что-нибудь в тайге? — спросил я, помня просьбу Гриня поговорить с ним по душам.
— Случилось… — сказал Данилов.
Я ждал, что он скажет еще что-нибудь. Мы шагали и шагали, а он молчал, не делая ни малейшей попытки продолжать разговор.
— А что? — спросил я.
Он шагал рядом, не обращая на меня никакого внимания, так, точно не слышал вопроса. Хотелось мне поговорить с ним о Федоре, о Наталье, с которыми он дружил, узнать, почему его друг не пришел к нам в драмкружок и, наверное, удерживает Наталью, да теперь от Данилова не добьешься ни слова. Не умею я разговаривать с людьми, прав Рябов, все осечки получаются… Я приотстал, пропустил мимо сани и завалился в них боком. Данилов тоже сошел с дороги, упал в сани, лошадь сразу взяла рысцой.
В Абый мы вкатили в темноте. Призрачный, засыпанный снегом городок из плоскокрыших, с покатыми стенами и крохотными, едва светившимися оконцами юрт возник в белесой темени. Данилов направил лошадь к большой юрте, приткнувшейся одним углом еще и к другой, такой же широкой.
— Самый большой юрта — самый большой начальник… — сказал он без тени сомнения.
— Ты бывал здесь? — спросил я. — Мне в райком надо.
— Нет, не бывал. Другой места не может быть. Райком здесь, райсполком здесь, все здесь… Иди, нам обратный путь нада.
— Как это обратный путь? Ты сам говорил, пурга ночью будет.
— Пурга будет, слышишь?.. — Мы затихли, и явственно определился тонкий свист ветра в ветвях деревьев близкой тайги. — Гринь сказал: обратна поскорей нада, — продолжал Данилов.
Хлопнула дверь, кто-то вышел из юрты, остановился у порога.