Я все не мог успокоиться после аврала. На следующий день опять спустился в протоку, прошагал к ее устью, заглянул под баржу. Ледяная чаша была совершенно сухой, промороженной, нижние бревешки «костров», выложенных под всем днищем, впаялись в лед намертво. Наледная вода исчезла так же внезапно, как и появилась.
Уже несколько дней никак у меня не получалась подборка из заметок рабочих о социалистическом соревновании, которую надо было организовать по заданию редактора. Не мог я найти какой-то главной мысли, которой были бы подчинены все заметки подборки. История с наледью сначала показалась мне вполне достойным сюжетом, и я не раз ходил на Индигирку, следил за тем, как расширяют канаву, и, взяв лом, сам помогал рабочим. Но после того как отстояли баржу, я понял, что это будут лишь рассказы о происшествии, об аварийной ситуации — и не больше. Событие яркое, впечатляющее, как сказал бы Рябов, но где же та будничная, внешне мало приметная работа, которой каждодневно живем все мы и в которой и надо искать социалистическое начало соревнования?
Разыскал в протоке Луконина. Вместе с ним работал Данилов, боцман возобновил свое шефство. Они подгоняли по месту на стальной стотонной барже новый привальный брус. Кажется, и не вспоминали об опасности, которой вчера оба подвергались, неторопливо переговаривались, как сподручнее взяться за тяжелый брус, где подтесать, в какое место ударить, чтобы вернее осадить. Присматриваясь к их ладной работе, я дождался перекура. Когда присели они рядом на желтоватое лиственничное бревно, спросил у Луконина:
— Страшно было вчера под баржей?
— Как тако страшно? — не понял Луконин.
— Придавить могло… Осторожно надо было, не всем сразу лезть, — заметил я, надеясь разговорить Луконина, выяснить, как он относится к мужеству своих товарищей.
Луконин молча потягивал «козью ножку», щурился от едкого дымка. Отвел цигарку в сторону, глянул на меня спокойным-спокойным взглядом.
— Как тако осторожнее? — спросил он, видимо, не поняв меня. — Из-под груза никогда не уходи. Само опасно дело упустить груз — вот-то и придавит.
— Но как же так можно? А если бы сорвалась баржа и всех сразу?..
— А куда ей деться? Всем же миром, никуда она не денется, — терпеливо, словно объясняя ребенку простые вещи, сказал Луконин. И безразличным тоном продолжал: — Без пароходов и барж нам здесь грош цена. Вишь, кормят нас баржи и пароходы…
— А Федор полез тоже потому, что пароходы и баржи кормят?
Луконин смущенно осадил шапку на затылок, открывая в толстых морщинах лоб, пожал плечами.
— Парень отчаянный, завсегда лезет… — проговорил Луконин. — Этого не отнимешь.
— Какая же разница между тобой и Федором? — придирчиво спросил я.
— Вишь ты, он больше из озорства, для насмешки. Так и голову зазря можно сложить…
— А ты?
Луконин посмотрел на меня с хмурым прищуром, теряя терпение, сказал:
— Ты что же, всамделе не понимаешь? Пароходы и баржи нам даны, можно сказать, на поруки. Без них в тайге пропадешь, жрать неча будет, мало того тебе и мне — всем в округе. Какие мы в тайгу грузы волокем, видал? Все тут встанет без пароходов. Не умею я тебе объяснить, — мягко сказал он. — Поживешь с нами, сам поймешь.
— А успеем до воды отремонтировать суда? — спросил я.
— Управимся, — спокойно сказал Луконин. — Когда своими руками, время-то не упустишь; Это со стороны глядеть — сомнение берет, а когда сам делаешь, надежности поболе…
Любил я его неторопливую обстоятельную речь и в своих интервью для «Индигирского водника» старался передать ее, да не всегда удавалось уследить за словами, интонацией голоса, спокойными* жестами.
— Возьми, к примеру, бревно мы ладим под привальный брус, — продолжал Луконин. — Его в самый раз надо по обводам подогнать, а иначе какой привальный брус, так, видимость одна. Где навалит баржу скулой, так и промнет стальную обшивку. Хошь не хошь — выгадывай, как сподручнее, чтобы время не упустить. Когда спозаранку утречко прихватишь, когда по вечернему сумраку топориком намахаешься. Зори-то долгие зачались, свету прибавилось, того гляди, солнышко пожалует… Упра-авимся, будь надежен!
— Может, ты для газеты заметку напишешь? — спросил я.
— Это какую таку заметку? — удивился Луконин, хотя прекрасно понимал, о чем идет речь и чего мне от него нужно. Ие раз мы с ним на эту тему объяснялись.
— Ну вот расскажешь, как работа идет, напишешь, что вы с Даниловым к сроку сделаете… А может, даже и пораньше срока, соревнование же…
Луконин затянулся в последний раз, отбросил остаток «козьей ножки», надел рукавицы, взялся за отполированное топорище вогнанного в бревно топорика.