— Значит, для серьезного дела?
— Вполне.
Рябов помолчал, походил по комнате, бесшумно загребая валенками по узким лиственничным затертым половицам, и остановился передо мной.
— Видно на роду мне написано о других заботу проявлять, а о себе и не думать, — он усмехнулся. — Ты уедешь, я за тебя тут отдуваться должен. А если попутный самолет пойдет в Москву и разрешение будет получено? Кому я редакцию буду сдавать? — Он уставился на меня. — Сколько тебе времени надо на поездку?
— Кирющенко сказал — у тебя спросить. На сколько отпустишь.
— Тоже гусь хорош, будто не понимает, что тебе самолет не подадут на Аркалу лететь. Вон Васильев попробовал, уйму времени только потерял и не добрался. Сколько туда километров?
— Триста, говорят… в один конец.
Рябов присвистнул.
— Ну, герой! На чем же ты собрался ехать?
— С Гринем велено посоветоваться.
— Этот присоветует, никаких сомнений. Гриня хлебом не корми, дай только ввязаться в какую-нибудь «завлекательную историю». С того он и начнет разговор — попомни меня… Ну, что я могу тебе сказать, езжай, раз такое дело. Времени сколько тебе дать? Да откуда же я знаю? Пойди у Гриня спроси.
— Слушай… — сказал я, — ты и вправду рассердился на Кирющенко за эту историю со следователем… на партбюро?
Рябов посмотрел на меня, видно, на физиономии моей было уж слишком трагическое выражение, и расхохотался.
— Кто это тебя надоумил?
— Кирющенко так считает…
— Ну, знаешь, это уж надо быть совсем наивным человеком. Кирющенко своим выступлением спас меня от этого подлеца, он бы уголовное дело мог состряпать. Я же прекрасно понимаю.
— Так что же: только из-за этой статьи о Васильеве?
Рябов задумчиво побарабанил пальцем по столу.
— Статья о Васильеве — частность, — заговорил он. — Я все больше стал убеждаться, что нам всем чего-то важного не хватает, чего и сам не пойму. Доброго отношения к людям? Нет! Злыми нас не назовешь. Равнодушие заело? И так бы я не сказал. Понимаешь, какая история… — Рябов крепко охватил свои локти руками, поднял плечи, нахмурился. — Не умеем мы всматриваться в чужую жизнь, — медленно продолжал он— Не умеем и не хотим. Кирющенко вполне устраивают благополучные заметки, а уж если кто натворил дел, вроде Васильева, — изобличающие, одной краской мазанные. А как живет человек, когда остается один с самим собой? — Это уже вне поля нашего внимания. Сумбурно я говорю, понимаю, что сумбурно. Кирющенко смеется или ругаться начинает… — Рябов махнул рукой. — Ладно, езжай, все равно я до твоего возвращения никуда не подамся. Совесть у меня есть, понимаешь? Вычитай гранки и лови Гриня. Мне тоже не терпится узнать, что он придумает. Давай-ка за работу!
После обеда я отправился разыскивать Гриня. Мы устроились в его комнатке на конбазе. Одна только чернильница-непроливайка украшала завидно пустой гриневский стол.
Выслушав меня, Гринь сказал совершенно то, что предполагал Рябов:
— Завлекательная история!
— Запрягайте лошадь, — сказал я, несколько опережая события, чтобы не дать возможности Гриню пуститься в разглагольствования и настроить его на деловой лад. После разговора с Рябовым, я потерял всякое желание наслаждаться Гриневскими историями. — Пойду собираться, — сухо добавил я.
— А чем вы, извиняюсь, эту лошадку кормить будете?
— Овсом.
— Больше пятидесяти километров — и то еще много по целику — лошадка в день не пройдет, как вы, извиняюсь, должно сами знаете… Выходит, кормить надо ее неделю туда и неделю с гаком обратно. Так она тот овес, извиняюсь, не поднимет. Вам самому, извиняюсь, придется его тягать вместе с подводой.
Я, уставился на разрисованные фиолетовыми чернилами замызганные плахи и молчал,
— Не расстраивайтесь, — указал Гринь вкрадчиво. — Надо малость подумать…
— Ну и что же делать? — спросил я, отчетливо ощущая, что попадаю в полную власть Гриня.
— Есть у меня одно, извиняюсь, соображение… — начал Гринь, Таинственно оглядываясь. — Только вы до времени Кирющенко Александру Семеновичу ничего не докладайте. Очень он недоверчивый человек. — Гринь приосанился и воскликнул: — Да, яркая может история получиться!
Не очень-то и я доверял Гриню с некоторых пор и потому мрачно спросил:
— Ав живых я останусь?
— В лучшем виде! — ни секунды не задумываясь, ответил Гринь. — Хотя, конечно, как говорили в старину, человек предполагает, а бог располагает… Бога, извиняюсь, нету, а судьба все ж таки у каждого человека своя. Тем более — триста километров туда и триста километров обратно. До Абыя всего-то сорок, а сколь со мной историй приключалось! Один раз вот, поди ж ты…