— Здорово! — хрипловато сказал я и негнущимися после лыж ногами зашагал к нему.
— Здорова! — копируя меня, сказал Данилов и пошел рядом.
Так вместе мы и подошли к столу секретаря райкома и остановились перед ним.
— Ребята! — вдруг воскликнул Семенов и живо поднялся. — Да откуда вы? Не узнать вас, обгорели совсем…
Он с силой тряс наши руки, хлопал нас по плечам, все лицо его так светилось, что я почувствовал себя дома, хотя до, затона нашим собачкам бежать еще часов пять.
Данилов сбросил назад капюшон, задрал тяжелую меховую полу кухлянки и вытащил из кармана кусок угля.
— Бери, — сказал он, протягивая уголь Семенову, — мне не жалка. Бери! Геолог уголь нашел, покажи всем. В райком многа народа бывает, всем покажи.
Работники райкома окружили нас, кусок угля пошел по рукам, кто-то выронил его, уголь ударился о пол, рассыпался на мелкие остроугольные кусочки.
— Ай, что сделал! — воскликнул Данилов, — зачем такой жадный?
Я вытащил один из моих свертков и выложил на стол несколько маслянисто-черных кусков.
— Любуйтесь и забирайте себе.
Семенов лукаво глянул на меня и рассмеялся.
— Осталось что Кирющенко показать?
— Еле стою, — усмехаясь, сказал я, — везде насовал.
— Да, это настоящее богатство. И твое и мое — настоящее. Пошли ко мне, чаем напою. Устали вы.
— Нельзя, — Данилов решительно покачал головой, — ехать нада, затон нада…
Семенов пристально посмотрел на него.
— Если надо, поезжайте, задерживать не буду.
В сенях Семенов остановил меня.
— Спасибо, — тихо сказал он.
После комнаты я мог различить в полумраке черты его лица. Он смотрел на меня строгими темными глазами, лишь белки мягко посверкивали.
— За что? — удивился я и его словам, и серьезности его лица.
— За Данилова. Я начал, вы в затоне кончаете, я тогда так и не смог с ним поговорить…
Я стоял подле Семенова и слушал повизгивание собак на улице. Данилов наводил там порядок. Не мог я сказать Семенову всего, не имел права…
— И ты не за спасибо, и мы тоже не для благодарности, — сказал я, отводя глаза в сторону. — Уж так получилось…
— Я же вижу… — сказал он.
— Эх, Николай, не знаешь ты еще…
Он пристально взглянул на меня, помолчал и решительно сказал:
— Может быть, чего-то и не знаю. Так вы там в затоне лучше меня разберетесь, что делать.
В затон мы приехали поздно вечером. Улочка над протокой была пустынна, никто не видел, как мы подкатили к моей палатке. Данилов раздал собакам остатки мороженой рыбы. Мы дождались, когда они проглотили мерзлые куски, и распустили псов. Сначала они даже не поверили свободе, крутились около нас, толкались в колени своими носами, благодарили за еду. Но вот добродушный, хитрющий Тузик огляделся и со всех ног кинулся куда-то в темноту. Вслед за ним разбежались и остальные собаки.
Данилов постоял возле меня, глядя себе под ноги, и, не прощаясь, побрел к протоке. Хотел я его остановить, позвать к себе в палатку, и не смог, почувствовал, что он не примет ни жалости, ни просто сочувствия. Так я и остался один около палатки, под звездным небом.
Утром, выспавшийся, но все-таки бесконечно усталый, испытывая безразличие ко всему, я докладывал Кирющенко о поездке, выложил на стол куски угля. Он слушал молча, не прерывая, и в первый раз я уловил в его светло-водянистых глазах радость и что-то еще хорошее. А я думал о том, что Данилов не выполнил своего обещания, ничего не сообщил следователю, иначе Кирющенко сказал бы. С холодной душой, усталым глуховатым голосом рассказывал я о том, как мчалась наша упряжка, о геологах и о том, как они нашли уголь… И как-то совсем отдельно от своего рассказа думал о Данилове. Где он сейчас, спал ли в эту ночь.
Наверное, Кирющенко заметил что-то неладное, потому что своим обычным напористым тоном сказал:
— Берись теперь за работу в комитете. Андрей совсем выздоровел, мы проводили его с попутным самолетом в Якутск, учиться полетел, так что тебе одному заправлять. Навигация на носу, самое горячее время… А пока отдыхай денька два. Для газеты небось привез что-нибудь?
Не часто Кирющенко проявлял заботу о моем самочувствии, раньше я, наверное, умилился бы.