И мы остались.
После многолетних скитаний осёдлый образ жизни казался мне чертовски странным — словно каждый день стал днём сурка.
Мы по привычке вставали с первыми лучами солнца, ели омлет из двух яиц на завтрак, бестолково слонялись по дому, по очереди кормили худосочных облезлых кур, читали книги из огромной библиотеки и обсуждали прочитанное вечерами возле горящего камина. Пили вино из домашнего погреба Уимсов, иногда пытались играть в гольф на иссохшем газоне и разговаривали обо всём на свете.
Я узнала, что Торп неплохо умеет играть на рояле — на четвёртый день пребывания в особняке застала его за исполнением Лунной сонаты. И хотя выбор композиции был самым банальным из всех возможных, я всё равно завороженно замерла на пороге гостиной, неотрывно глядя на то, как его длинные пальцы ловко порхают по чёрно-белым клавишам.
Хренов герой не пытался со мной поговорить, не стремился выяснить, какой конкретно статус имеют наши странные отношения.
Но спустя пару дней после того, как мы приняли решение задержаться в гостях у мэра, он постучал в дверь моей комнаты — время давно перевалило за полночь, я дочитывала «Кентервильское привидение» Оскара Уайльда и совершенно не ждала гостей.
Но увидев на пороге своей спальни доморощенного героя, я просто отошла в сторону, позволив ему войти — а следующей ночью он пришёл снова. И снова. И снова.
Каждый раз, когда жгучая вспышка страсти утихала, и мы засыпали на смятых простынях, рациональное мышление укоризненно качало головой и упрямо твердило, что всё это зашло слишком далеко. Раз за разом я обещала себе прекратить, пыталась договориться с собственным разумом — но все попытки неизбежно терпели крах, как только его руки оказывались на моей талии, а горячие губы впивались в шею жадным яростным поцелуем.
А самое ужасное — мне постоянно было мало, катастрофически мало. Ужасающе часто доходило до того, что я была не в состоянии дождаться ночи и под благовидным предлогом затаскивала Торпа в укромные уголки огромного особняка, отчаянно желая только одного — как можно скорее ощутить внутри себя грубые глубокие толчки его твёрдого члена.
Это походило на помутнение рассудка.
Или на неутолимый животный голод, который никак не удавалось насытить.
Словно сходить с ума от его жадных собственнических прикосновений стало главным смыслом моего существования. Ужасающе унизительно. И одновременно дьявольски хорошо — настолько, что я раз за разом шла на сделку с собственной совестью и сдавалась во власть бесконтрольного зова плоти.
Внушительная библиотека в подвале стала одним из моих любимых мест в этом непомерно огромном особняке — рассеянный свет желтоватых ламп, множество книжных полок высотой до потолка, едва уловимый аромат пыли и старины. Просторное помещение сильнее всего напоминало мне о родительском поместье, поэтому я часто засиживалась тут допоздна, погрузившись в чтение.
Вот и сегодня — сразу после ужина я спускаюсь в подвал, прихватив с собой непочатую бутылку Кьянти, достаю с полки томик сочинений Стивенсона и с ногами забираюсь в огромное кожаное кресло, дарующее ощущение уюта.
За стенами Спрингфилд Мэнора завывает шквалистый ветер, перемежаемый трескучими раскатами грома, в библиотеке горит одна-единственная настольная лампа, и я с головой окунаюсь в приключения принца Флоризеля в клубе самоубийц. Медленно перелистываю страницу за страницей, внимательно вчитываясь в каждую мелко напечатанную строчку — и вдруг понимаю, что чертовски скучаю по своей антикварной печатной машинке. По долгим вечерам, проведённым в творческом порыве. По будоражащему кровь азарту, когда в голову приходит особенно интригующий сюжетный поворот.
Хм. А почему бы не начать писать снова?
Ведь теперь свободного времени у меня более, чем достаточно. И хотя моя потенциальная читательская аудитория насчитывает всего семь человек, одному из которых только три недели от роду, а другая не произнесла ни слова с момента знакомства, но… Когда-то я получала удовольствие не столько от положительных отзывов критиков, сколько от самого процесса.
Крепко задумавшись над этой мыслью, я закрываю книгу и машинально принимаюсь разглаживать несуществующие складки на простом чёрном платье с высоким белым воротником — у нас оказался один размер одежды с семнадцатилетней падчерицей мэра, и молчаливая Дивина отдала мне несколько своих пуританских нарядов. Подчёркнуто скромно, но вполне приемлемо. Помнится, нечто подобное я носила в старшей школе — ещё до того, как родители окончательно сдались и перевели меня на домашнее обучение.