ведение давно бы развалилось. Ладно, один десяток дней я допущу ее пребывание в стенах университета, но потом — придется перевезти ее в другое место. Мы договорились, что я заплачу за полгода обучения со свободным посещением по моему выбору лекций. Это было мое скромное пожертвование на научные изыскания, связанные с Джильаланг. Настало время познакомиться поближе с вышеперечисленными предметами и людьми, кои оказали всем честь излагать их в стенах этого заведения, хотя бы по той причине, что все они в некоторой степени имеют прямое отношение к моему рассказу. Все тот же неугомонный Жадкерий Флэт посвятил меня в университетскую жизнь. — В Унденге десять кафедр: естественной природы, которую имею честь представлять я своей скромной персоной; философии и риторики, самый успешный и востребованный факультет, надо сказать, ибо ничего более не желают так люди, как уметь силой своего убеждения и красноречия подчинять окружающих и влиять на них; правоведения, ибо люди всегда стремились упорядочить жизнь друг друга — это естественная и самая насущная потребность человеческого рода; математики, дабы изучать законы и свойства чисел, из которых создана гармония мира; механики, науки практической и полезной для устройства разных вещей; гестетики, что означает изучение свойств неживой материи как-то: воздуха, воды, ветра, огня и прочая стихия; астрономии; алхимии; летописи и обычаев всех народов; оккультных наук, на мой взгляд, самая лженаучная и бесполезная кафедра. Но я помышляю о том, что естественные науки требуют расширенного изучения и, возможно, я сумею склонить ректора Тага к тому, чтобы создать еще две кафедры: растениеведения, и зоологии — науки о живых существах: животных, рыбах, птицах, насекомых. А также будет отдельно преподаваться география материков и океанов, но, увы, пока это только мечта! У медиков своя собственная школа в Пабуако. А в Кильдиаде целая каста лучших врачей, но они свои знания держат в строжайшем секрете и передают только внутри своей группы. Мы заходили в аудитории, и Флэт представлял мне преподавателей. Более всего меня удивил профессор Дромулус, книгу которого я имел удовольствие прочесть в Ритоле. Я думал, что увижу старого седого человека, но мне представили молодого, лет тридцати, милого человека — добродушного заику. В обычном разговоре он сбивался и путал слова, но стоило ему заговорить о теме своих исследований, как он становился образцом красноречия. Он потирал плечи, поеживался, словно ему все время было холодно. Механик Вагро Пэпт уделял какое-то особое внимание своей бороде, которую заплетал в мелкие косички, но при этом длинные седые волосы его были собранны в пучок, и схвачены на затылке грязной тесьмой, столь же засаленным кушаком был подпоясан льняной балахон. Предметом его особой гордости был орден, полученный от города Елог за победу в медвежьем турнире. У профессора алхимии Болополя Дэнала были ожоги на пальцах и пятна на одежде. От него вечно пахло какими-то не слишком приятными веществами. Правовед имел колючее сухое лицо, жесткие коротко подстриженные волосы и жесткие жесты, у него была странная привычка хрустеть пальцами. Астроном говорил, сильно гнусавя, теребил козлиную бородку, и у него не хватало двух зубов спереди. Он показался мне слегка сдвинутым на своих звездах — он мог часами говорить о них, забыв про сон и еду. Математик любил постукивать линейкой по кафедре, а в особо азартные моменты речи, увлекшись, просто барабанил ей, я и не предполагал, что наука о числах может доводить людей до такого экстаза, Профессор философии и риторики Обоймер Лайо, маленький, кругленький, с большой лысиной, которую он обожал причесывать костяным гребешком, говорил теплым певучим голосом, от этого голоса хотелось спать, и, надо полагать, он очень нравился его толстому коту. Этого трехцветного кота, философ-риторик всегда приносил с собой на лекции, но философия явно не входили в сферу интересов данного животного, и он мирно спал на кафедре — возможно, так и поступают настоящие философы — принимают жизнь, как молоко и сон, мирно созерцая происходящее, не противясь природе вещей. Кроме профессоров, иными словами людей, которые готовят пищу познания в очаге научной мысли, было не малое число людей вкушающих эту добрую пищу. Студенты. Все они были разные и по-разному отнеслись к моему появлению в аудиториях. Большинство сходилось во мнении, что я чудак, у некоторых я вызвал подозрение, а иных я просто раздражал, и — это было заметно. Пока я изучал неведомую для себя область жизни, знакомые профессора решали непростые задачи. Флэт был чрезвычайно недоволен тем, что ему дали так мало времени, и он развил невероятную активность. Возле путешественницы собрался настоящий ученый совет в лице — алхимика, астронома, даже механика, математика, гестетика и его самого. Они придумывали самые невероятные гипотезы про ее происхождение, о пути, который она проделала и, разумеется, о ее странном состоянии. Мне позволили присутствовать на этом собрании. Но вскоре веки мои стали тяжелеть, и я почувствовал, что еще два часа этих ученых разговоров — и я сам впаду точь-в-точь в такое же стояние, как Джильаланг — я теперь называл ее именно так. При обследовании пациентки доктор Прополинг обнаружил множество тайных знаков на ее теле: вся спина, и ноги, и руки, и даже живот были исписаны темно-синей краской. — Растительного происхождения, — сказал алхимик, попробовав на ней разные вещества, — она недолговечна. Прополинг и Флэт тщательно скопировали все, что было на теле Джильаланг на бумагу. И теперь, все ученые умы занялись расшифровкой этих знаков. Кроме того, там были нарисованы фрагменты какой-то карты. Следовало разобраться и в ней. Прополинг, как лекарь тоже был в не себя: — Вы не представляете, но на теле этой женщины отчетливо видны следы от работы иглой. Маленький шрам выше внутреннего локтевого сгиба на правой руке, длинный поперечный шрам внизу живота и еще один шрам на животе справа. Это говорит о том, что ей делались две полостные операции! И еще у нее был внутренний перелом руки, но она прекрасно функционирует в сгибе. Эта женщина перенесла достаточно много врачебного вмешательства. А значит, на той стороне Океана существует более развитая медицина, чем на Светлых Землях! Прополинг без конца испытывал на своей больной какие-то припарки и лечебные ванны. В общем, дело нашлось для всех. Я же ходил на некоторые лекции и терпеливо ждал. Потому что, кроме прочего предпринимались попытки разбудить Джильаланг. Прибегли к разным способам — тело ее нагревали, натирали, охлаждали, мяли, давили, кололи иглами, держали вниз головой, окуривали разными ароматами — результата не было, разве что вид ее стал еще несчастнее и болезненней. От отчаяния обратились к фольклору, к легенде о спящей красавице. — Кто знает, может тут какое-то колдовство и требуется лишь один поцелуй! — сказал со вздохом механик, видимо, он сам вознамерился оказаться в роли прекрасного принца. Все присутствующие посмотрели на него как на сумасшедшего. Но и эта сумасшедшая мысль получила право на доказательство. — Что ж, целуйте! — в отчаянии сказал Пропролинг: ему как первооткрывателю доверили право накладывать вето на самые безумные эксперименты. — Вам, как ее мужу, принадлежит это право! — со смехом сказал я. Он укоризненно посмотрел на меня. Все стали его дружно уговаривать. — Нет, я не могу, — стеснялся Прополинг. Все головы повернулись в мою сторону. 'Что? Я вызываю такие чувства у людей — чуть что неприличное сразу — ко мне?' Но общество настаивало. Я взглянул еще раз на равнодушную ко всему Джильаланг и представил ее стройной молодой блондинкой, с гибкой талией, пышной грудью и…без юбки — получилось: мне захотелось поцеловать эти безжизненные губы. Но увы, я был, все-таки, не тем принцем и уж точно не был влюблен. Хор разочарования — вот что я получил в награду за свое самопожертвование. — Говорю же: надо было мне попробовать! — обиженно зарокотал механик. — Давайте повторим попытку. — Ну уж, нет! — возмутился Прополинг. Так мы с вами бог знает до чего дойдем. Гномы!!!! — уничижающе обозвал он нас всех и заявил, что требует, чтобы его любимую жену оставили в покое, а он сам напишет медицинским светилам в Пабуако, Гело и Вармионо письма и вызовет их на консилиум. — Она просто больна! — твердо сказал он, и никто не захотел с этим спорить. Я надеялся, что известный лекарь Дарим Вал из Гело, занимавшийся изучением летаргии поможет своим советом. Миноч Авен из Пабуако был крупным знатоком растительных ядов и возбуждающих веществ. Илал Дюм из Вармионо был известен тем, что много раз оживлял сердце, переставшее биться, он был знатоком сердечных болезней. Все они могли помочь вернуть нашу больную к жизни. Я даже согласился опалить услуги этих светил. Мы обратились к ректору с просьбой поместить ее для наблюдения в одну из свободных комнат. Здание, как я уже говорил, имело вид коробки — четырех, соединенных между собой корпусов — в трех были аудитории и мастерские, а также парадный зал и небольшой музей, а в четвертом корпусе жили многие ученые, некоторые со своими семьями. Нашу несчастную поместили в комнате-музее, в которой хранились коллекции из разных вещей, представлявших научный интерес. Надо сказать, что комната эта была изрядно переполнена, и большинство пред