ню рождения принцессы. Но каждый из нас утверждает, что его песенка о гитаре — самая лучшая. — И вы ссоритесь из-за этого? Но на вашем состязании вас и рассудят. — Да, но если вы решите, что один из нас прав, значит, другие ошибаются, и какой им смысл петь свои песни для сына короля. — Но полагаться на слова и вкус случайных слушателей… — вам не кажется что это опрометчиво. А как же решимость бороться до конца? — Мы не воины! Мы поэты и музыканты. Так вы будете нам судьями? — Только не я, — сказал Родрико — я плохо понимаю, что сам говорю, а вы просите меня слушать, что сочинили сами. — Пойте свои песни, — решил я, — по крайней мере, они помогут нам скоротать время. Запел большой человек. Его полукруглая гитара, покрытая красным лаком, и украшенная красивым узором, приятно рокотала под толстыми и проворными пальцами. Вот слова этой песенки: Дело было под вечер- Остывала земля. Шел бродяга беспечно, Слушал свист соловья. Может серая птаха Пробудила в нем пыл- Только странник внезапно Все на свете забыл Снял с плеча он гитару И погладив ее, Вдруг запел с ней на пару Прямо в сердце мое. Прикоснулся рукой Он к певучей струне- Задрожала она Тетивой в тишине. Эти грубые пальцы Так проворны легки, И подвластны напору Загорелой руки. Пробежали по ряду, Звукам жизнь подарив, Подбирая по ладу Свой любимый мотив. Отрешенно — влюбленно, Нараспев с тишиной, Он играет проворно Свой мотив огневой. Огневое, шальное Сердце пело мое, Вспоминая с тоскою Свет далеких краев. В буйном пламенном вихре Страстно пела душа. Все просторы притихли, Замерев, не дыша. Песня всем понравилась: и стук кружек по столам и одобрительные возгласы требовали продолжения концерта. Вторым запел белобородый старец. Голос его, несмотря на почтенный возраст, был полон жизни и вслед каждому слову он скидывал с себя по году жизни. Его песня тоже была необыкновенно хороша. Память моя сохранила и этот текст. По остывающей дороге Человек с гитарой брел, У заката на пороге Он пристанище обрел. Поклонившись всем просторам, Встретив сердцем тишину, Словно, лошадь острой шпорой, Он задел ее струну. У заката на пороге, На песке раскинув плащ, Он в объятиях гитары От души затеял плач. В огненном мотиве звуки Прожигали тишину. На другом конце Вселенной Слышно было их волну. От заката до заката, От села к селу, Эти сладкие раскаты В вечном странствии плывут. Он, прикрыв глаза, отдался Плачу струн и их тоске, Словно день один остался, Словно жизнь на волоске. Словно, словно, словно, словно, Словно кто-то сердце рвет, Эта музыка — бесспорно — В бесконечности полет! В ней: янтарь и запах воли, В ней: дождя вечерний стук, Страсть, пропитанная болью, И кольцо дрожащих рук. Звук бродячей песни — это: Воздух северных морей, Все сиянье красок света, Перемешанное в ней. Это — крик и горечь сердца, Это — громовой раскат, Это — трели и журчанье, И тревожащий набат. Это — песенка о ветре, Это — странника глаза, Это — непокорность смерти. Это — женская слеза. Жаркая любовь к свободе, И вся радуга любви- Вот о чем поет гитара Где-то посреди пути. У заката на пороге Под колдующей рукой Огневой мотив в тревоге Расстается с тишиной. Он растает как мгновенье Но когда-нибудь в ночи, Каждым шорохом и трелью, В чьем-то сердце прозвучит. Упал и рассыпался последний аккорд. Все вышли из оцепенения: определенно, и музыка и слова задели чувства людей. Потрескивала жаровня, и запах ее сладко смешивался с ароматом цветущего сада врывающимся в открытые окна и двери…Было очень хорошо сидеть и слушать музыку, и ни о чем не думать, никуда не спешить: редкие минуты покоя. Настала очередь последнего менестреля. Что-то хитрое мелькнуло во взгляде этого человека — он точно знал, что кому нужно. И мотив и слова этой песни были куда игривей двух предыдущих. Отдавая долг заре вечерней Знойной песенкой огня и стали Подчиняясь музыке и слогу, Гитарист бродячий очарован Звуками, взлетающими к богу. Его песня страстно тосковала По душистым травам на закате, По коню гнедому в чистом поле, По морским безудержным раскатам. По ветрам, гуляющим на воле, По жемчужным зубкам Халаниты, По ее медовой сладкой коже И цветастой юбке. По ее горячим стройным ножкам, Что к нему доверчиво прижались, По постели смятой на рассвете. Его пальцы пели и дрожали, На груди качался амулетик. Эта песенка вызывала совсем иные чувства: и я, и Родрико были молоды и легко нарисовали в своем воображении и ножки и постель с горячими ласками. Стихла гитара. Жужжание мух и стук тарелок — ведь дело происходило на постоялом дворе — рассеялось наваждение, разом пленившее всех, кто находился в помещении. — Даа, пожалуй, я погорячился, когда взялся вас судить. На меня пытливо уставились три пары таких разных глаз. — Я дам тебе вечную мудрость — и ты станешь советником королей, — шептал старик. — Я дам тебе силу великую — и ты будешь побеждать на турнирах, — шептал человек-бочка. — Я дам тебе дар входить без труда в мысли людей, — смеялся сорокалетний человек с глазами юнца. Это он пел песенку о смятой постели. — Все вы бесспорно — превосходны, и всем непременно надо выступать перед публикой. Дайте же мне слово, что так и будет независимо от моего выбора. Всех ждет успех. Но один из вас купил меня прелестями женского тела, и я отдаю свое предпочтение именно ему. Но каждая песенка будет теперь со мной для подходящего случая. Юные глаза, озорно блеснув, вдруг сделались печальными и серьезными: они стали старше и менялись с каждым ударом моего сердца — от зрелого человека к старику — этот превращение видел только я. С виду это был все тот же менестрель. Остальные двое поклонились мне и пожали руку своему товарищу. Я услышал, как один из них шепнул: — Ты победил, Мараон — она твоя. На этом наше знакомство закончилось, потому что менестрели удалились на покой. Рано утром мы поехали дальше. До Номпагеда оставался день пути, и мы решили сделать остановку в местечке Ад-юл. В гостинице было полно народу и царило необычайное оживление. Мы отдали распоряжение Каплуту насчет лошадей и поклажи, а сами уселись за стол, раздвинув грубосколоченные скамьи пошире, пока слуги накрывали на стол мы рассматривали прочих постояльцев. Радостная суматоха и раскатистый смех были вызваны импровизированным представлением, которое давали два артиста. Они показывали различные фокусы, чем приводили всех в чрезвычайный восторг — мне прежде не приходилось видеть подобные штуки, и я засмотрелся. Фокусников было двое: старый как ворон мужчина с длинным носом и пронзительными черными глазами и юноша с длинными вьющимися волосами и не менее выразительными глазами. Он ассистировал старику в синей шелковой мантии. Тот вытаскивал кроликов из шляпы, разноцветные платки из уха у юноши, розы из-за корсажа служанки, отчего она заходилась в заливистом смехе, — руки его виртуозно летали и обманывали зрителей. Представлением увлеклись все присутствующие, за исключением, двух мужчин, сидевших спиной к залу. У одного с плеча ниспадал плащ с уже знакомым мне рисунком — Черный Лис — герб ордена Белого Алабанга. Я подумал еще, что слишком часто стали мне попадаться мадариане в последнее время. Но этот меня не беспокоил. Наверное, равнодушие этих людей раззадорило юного фокусника, а быть может, задело его тщеславие, и он, спрыгнув с импровизированного помоста из сдвинутых скамеек, подошел к собеседникам. Он отвесил им грациозный поклон и обратился с такой речью: — Глубокоуважаемые гости 'Золотого Блюда' (так называлась гостиница), чары моего патрона вовлекли вас в магическое представление, которое здесь происходит — и вы стали обладателями одного из волшебных предметов, жизненно необходимых нашему кролику. Сказав эти слова, он протянул руку к шляпе одного из мужчин, лежавшую на столе и вытянул из-под нее большую морковку. Видимо, поступок этот показался слишком дерзким для одного элла, ибо он тут же вскочил и схватил юношу за руку, сжимавшую в ладони морковь. — Ты что сэлл, совсем разума лишился?! Как ты смеешь прерывать своими дурацкими выходками беседу двух благородных людей! Убирайся вон, чтобы духу твоего здесь не было! — и он с силой оттолкнул молодого фокусника. Тот, отлетев назад, сильно ударился о стену и стал потирать плечо. Раздался негодующий ропот. Но незнакомец, не обращая больше ни на что внимания, с самым невозмутимым видом продолжил беседу с сотрапезником. Судя по всему, самолюбие и гордость юноши оказались сильно задеты, потому что он стал показывать различные фокусы в расчете на этого грубого элла. Например, от его внимания не ускользнула принадлежность его к религиозному ордену. И юный факир, начал изображать определенные ритуальные жесты дарборийцев, дополняя их фокусами. Дарборийцы использовали такие жесты: прикосновение рукой к голове означало, что помыслы их чисты, рука, приложенная к груди в области сердца, говорила о преданности вере, крепко сжаты замком руки, поднесенные к губам, у мадариан означали обет хранить тайны Ордена. И над всем этими знаками немного поглумился неосторожный юноша — прикладывая руку ко лбу, он выпускал из нее облачко черного дыма, прикасаясь к груди — освобождал из рукава ворон и мышей, что касается пальцев сжатых в замок, то при этом он делал непростительные рожи. Всеми этими трюками он заслужил одобрительный свист и улюлюканье зрителей: дело было в Анатолии, а там дарборийцев не очень то жалуют, и н