Глаза стоявшей передо мною мисс Лоу метали молнии - она увидела, что задела меня за живое. Внезапно она затряслась, словно в ознобе.
- Поскольку это ваши родные места, мы, естественно, заговорили о вас. По правде сказать, мой отец спросил, нельзя ли уговорить кого-нибудь из ваших богатых родственников присоединиться к нашей общине. Она сначала уставилась на нас, а потом принялась хохотать. Да, мистер Шеннон, хохотать во все горло.
Я почувствовал, что краснею: перед моими глазами возникло желтое, сморщенное, усмехающееся лицо, но моя мучительница безжалостно продолжала наносить удары:
- Да, она рассказала нам про вас все. Сначала мы не хотели верить. "Тут какая-то ошибка, - сказал папа. - У этого молодого человека весьма высокопоставленные родственники". Тогда она повела нас через общественный сад.
- Хватит! - в ярости рявкнул я. - Меня не интересует, что она делала.
- Она повела нас через общественный сад и показала нам ваше поместье. Бледная и дрожащая, мисс Джин Лоу, задыхаясь, с трудом выговаривала слова: - Мрачный убогий домишко, соединенный общей стеною с другим таким же, вокруг все заросло бурьяном, на веревках висит белье. И все ваши гнусные выдумки выплыли наружу одна за другой. Она сказала нам, что в войну вы вовсе не терпели крушения и не спасались на плоту. "Такой не утонет, сказала она, - он весь пошел в своего беспутного деда". Да, она даже сказала нам... - тут, когда дело дошло до моего самого страшного греха, голос изменил мисс Джин: - ...в какую церковь вы ходите.
Я в бешенстве вскочил на ноги. Это было последней каплей в чаше моих бед.
- Да какое вы имеете право читать мне мораль? Я пошутил с вами тогда и все тут.
- Пошутили?! Это уж совсем стыдно.
- Замолчите вы наконец! - гаркнул я. - Никогда бы я вам всего этого не наговорил, если б вы не бегали за мной, не донимали меня своими проклятыми медицинскими сочинениями и... своими дурацкими белыми коровами.
- Ах, вот оно что! - Она изо всех сил закусила губу, но не смогла сдержать слез. - Вот она где правда. Эх, вы - благородный джентльмен, герой, аристократ! Вы - презренный Анания [библейский лжепророк], вот вы кто. Поделом бы вам было, если б и вас покарали силы небесные. - Она то бледнела, то краснела, потом судорожно глотнула и вдруг бурно, неудержимо разрыдалась. - Я не желаю вас больше видеть - никогда, никогда в жизни.
- Это меня вполне устраивает. У меня вообще никогда не было желания вас видеть. По мне, так можете уезжать хоть в Блейрхилл, хоть в Западную Африку, хоть в Тимбукту. Вообще можете убираться к черту. Прощайте.
Я вышел из комнаты и захлопнул за собой дверь.
8
Почти всю ночь я не спал, раздумывая над своим неопределенным будущим. В комнате было холодно. Сквозь раскрытое окно, которое я никогда не закрывал, до меня долетал грохот трамваев с Пардайк-роуд. От него у меня гудело в голове. Время от времени со стороны доков доносился протяжный вой сирены - это какое-нибудь судно, воспользовавшись приливом, спускалось по реке. Из-за стенки не слышно было ни звука - ни единого. Я лежал на спине, заложив руки за голову, и терзался горестными думами.
Ашер не понимал того, что некая внутренняя необходимость - если хотите, вдохновение - побуждала меня заниматься моим" исследованием. Как мог я забросить свою работу, ведь это означало бы пойти наперекор совести ученого, все равно, что продать себя в рабство! Желание разгадать причину эпидемии, найти эту странную бациллу было неодолимо. Я просто не мог от этого отказаться.
Настало утро; сделав над собой усилие, я поднялся. Одеваясь, я разорвал вязаный свитер, который носил под курткой, - старенький свитер, прослуживший мне всю войну и ставший положительно незаменимым. Раздосадованный, я стал бриться и порезался. Проглотив чашку чаю, я выкурил сигарету и затем отправился в университет.
Утро было холодное, ясное - казалось, все, кто попадался мне на пути, были в отличнейшем настроении. Я обогнал несколько девушек в платках смеясь и болтая, они шли на работу в Гилморскую прачечную. На углу владелец табачной лавки протирал в своем заведении стекла.
На душе у меня было по-прежнему горько и тяжело, и чем ближе я подходил к зданиям кафедры патологии, тем больше волновался, ибо с честью выйти в критическую минуту из положения было - увы! - выше моих возможностей. Войдя в лабораторию, я увидел, что все в сборе, и побледнел.
Все смотрели на меня. Я прошел к своему столу, вытащил ящики и принялся вынимать из них бумаги и книги. Тут профессор Ашер подошел ко мне.
- Очищаете место для новых занятий, Шеннон? - мимоходом спросил он, словно я уже покорился ему. - Когда вы освободитесь, я хотел бы обсудить с вами план нашей работы.
Я перевел дух и, стараясь, чтобы голос звучал ровно, произнес:
- Я не могу взяться за эту работу. Сегодня утром я ухожу с кафедры.
Мертвая тишина. Я, конечно, произвел сенсацию, но это не доставило мне удовлетворения. В глазах у меня защипало. Ашер сердито нахмурился. Я увидел, что он не ожидал этого.
- А вы понимаете, какие могут быть последствия, если вы уйдете без предварительного оповещения?
- Я учел это.
- Ректорат, несомненно, поставит против вашей фамилии черный крест. И вы никогда больше не сможете поступить на кафедру.
- Ничего не поделаешь: придется пойти на это.
Почему я так мямлил? Ведь я же хотел держаться спокойно и холодно, это было тем более нужно сейчас, когда досада и удивление сменились на его лице выражением открытой неприязни.
- Прекрасно, Шеннон, - строго сказал он. - Вы поступаете необычайно глупо. Но раз вы упорствуете, я не могу помешать вам сделать глупость. Я просто умываю руки, и все. В том, что произойдет, виноваты будете вы и только вы.
Он пожал плечами и направился в свой кабинет, предоставив мне заканчивать сборы. Сложив все в пачку, я обеими руками взял ее и окинул взглядом лабораторию. Ломекс сидел и с обычной полуулыбочкой рассматривал свои ногти, а Смит, повернувшись ко мне спиной, с наигранным безразличием возился у клеток. Только Спенс выказал мне сочувствие - когда я проходил мимо его стола, он тихо сказал: