Похоже, так и есть, думал я. Учитель объяснял, что в центре набоковского романа может быть даже преступник, убийца – Гумберт Гумберт («Лолита»), который не встречает нравственного осуждения писателя, что приводило в отчаяние первых критиков. Но он интересен Набокову тем, что своим преступлением и своей безнравственностью противостоит внешнему диктату, пусть и в страшно уродливой форме – форме преступления.
Суть в том, что набоковская любовь к человеку связана с утверждением его права быть самим собой, без оглядки на кого-то, с уважением к личности. И с этой точки зрения Набоков был как раз русским писателем! В сущности, он отстаивал суверенитет частного человека, пытаясь своей судьбой, литературным и личным поведением показать возможность сугубо индивидуального бытия и в XX веке, когда, казалось бы, скверная действительность оставляет личности все меньше возможности для этого. Это продолжение и развитие глубинных основ русской литературной традиции с ее уважением к личности – с ее той самой любовью к человеку, которой так не хватало критикам Сирина.
Учитель заключил:
– В наследии Пушкина он нашел для себя завещание внутренней, тайной свободы и остался верен ей в литературе и в действительности, отрицая саму идею свободы внешней, социальной.
Меня поразило то, как объяснял Учитель. Я всю жизнь боролся с собой – именно в этой точке. Смутно знал, что я индивидуалист, норовлю влезть в общество с ногами, но прыгаю вокруг да около.
"Еще безмолвствую – и крепну я в тиши", – уверенно писал о своей юности Набоков. Только я не креп, а не созрел до сих пор. Боялся аборигенов на краю земли, занятых путиной, и своими бочками с соленой горбушей и икрой в оболочке, а в армии – некоего Васю Теркина в вонючей казарме, ядовито ерничающего: "Вот ты, профессор, скажи: отчего корова серит лепешками, а коза горошками?"
Вернее, это был не страх, а желание отстоять свою особость. Это не значит, что презирал людей! Нет, это было охранение моей личности, чего-то тайного, что нельзя обнажать никому. Мою искренность не поймут. У всех своя жизнь, всегда буду лишним для посторонних людей. Такова жестокость жизни.
Я жил духовно отдельно от внешней среды. А мир мой был – близкие люди, океан, утесы, куда я взбирался, чтобы смотреть в бездну, где океан слит с небом. Но люди забывают о небе, океане и утесах, тратя время на добычу пропитания и развлечения.
Да что говорить, разве не все мы живем отдельно, по принципу Набокова? Вон, наша соседка по квартире добрейшая 90-летняя Катя сидит одна в квартире (дети переженились и разъехались), переживает собственные недомогания и тревогу за детей, и ничего не знает о тревогах внешнего мира, даже фамилию президента. Да и сами граждане нашего общества, надо признать, отнюдь не отличаются от других народов, – те еще индивидуалисты. Взгляните, как ведут себя люди в быту. Отъявленные эгоисты, похлеще Набокова!
Но, вот что странно, мы не хотим принять Набокова. Общество не принимает персону-нон-грата, как Овидия и Данте. Однако кто изгоняет? Общество, или те, кто делит дивиденды?
Но я сопротивлялся такой свободе личности Набокова. Нет, не туда он идет, нам не по пути!
Меня вернул к беседе Матвей:
– Это черт знает, что! Жить в обществе, и быть свободным от общества нельзя.
– Никак, Ленин? – восхитился Учитель. – Можно, можно быть и в обществе, и быть свободным от него! Должно же быть в гражданине что-то свое, чистая свобода от насилия общества. Тайна.
– Вы же говорили, что нет чистой свободы, ее связывает любовь, делая человека истинно свободным!
Учитель улыбнулся.
– Одно другому не противоречит.
Он закончил:
– То, о чем мы говорили на всех уроках, касается личности человека. Разговор о личности не имеет конца.
16
Последнее занятие было грустным.
Учитель преобразился, лицо его стало одухотворенным, на высоком лбу разгладились морщины. Он стоял, изящно изогнутый, как демон, в своем серебристом плотно прилегающем к телу костюме инопланетянина, без фирменного блейзера, на фоне ярко взошедшей луны, и нам показалось, что вокруг его лысины появился мерцающий нимб.
– Стартап закончен. Теперь продолжайте без меня. Надеюсь, вы уже не вернетесь в прежнее состояние. Вы будете апостолами, понесете в мир божественный луч спасения человечества.
– Были остолопами, стали апостолами, – вставил Марк.
Учитель внимательно оглядел нас.
– Кроме одного, кто предаст меня.
Мы с недоумением стали смотреть друг на друга. У всех были честные глаза.
Преломили хлеб, вернее, ели что-то вкусное, и пили чудесное красное вино, из подвалов энотеки Инновационного центра.