Пока остальные занимались своими обязанностями, Вил прошел немного вниз по дороге и свернул в лес, где он неожиданно вышел на поляну. Он медленно шел в густых травах, доходивших ему до колена, потом остановился, дабы подставить лицо под палящее, ослепительно-желтое солнце. Его светлые волосы мерцали в свете ясного дня. Он медленно повернул к северу и снова подумал о старушке Эмме, мудрой Фрау-Бабочке. «Она и эти все ее цветы!..» – пронеслось у него в голове. Он сорвал цветок и положил его в котомку. Он вспомнил брата Лукаса, как тот тайком выбирался из кельи, чтобы под летним солнцем вдоволь насмеяться и повеселиться вместе с ним, Карлом и их отцом. Мысли его перескочили на воспоминания об отце, и он со злостью сжал зубы. Он представил себе далекое окровавленное поле битвы, где, верно, и было похоронено тело отца. Вил мысленно нарисовал себе, как он встречается с ним в Судный день, и засмеялся про себя. «С каким удовольствием я схвачу его за горло и брошу наземь, на раскаленные камни, – подумал он. – Как смел он оставить меня одного!»
Мальчик подумал о матери Марте. Он стал размышлять, в какой день она могла умереть, и кто похоронил ее. Вил гневно подавил комок, подступивший к горлу. «Больше ей ничего не надо будет от меня», – подумал он. Он вспомнил отца Пия и с отвращением плюнул под ноги. При воспоминании об ужасном дяде Арнольде он вздрогнул, а потом покачал головой, вспомнив назойливую Анку. Ему захотелось узнать, кому досталась их крохотная семейная лачуга, земля, кто отобрал у них пекарню. В памяти возникли иные лица, и снова волна ужаса сковала его мысли. Он словно узрел призрак Анселя, и чувство вины стало невыносимым. «Все. Хватит,» – решительно тряхнул он головой.
Мальчик неторопливо вернулся назад на дорогу и успел, потехи ради, запустить парой камешков, когда его вдруг напугал рокочущий гул. Он резко развернулся и вперил взгляд в облако пыли, поднимающееся на расстоянии от него. Когда чрез тонкие подошвы ботинок он почувствовал, как дрожит земля, на дороге показались трое конных рыцарей, несущихся на него во весь опор, тесно державшихся друг друга, словно одно воинственное целое из стали, кожи и конской плоти.
Вила так захватило зрелище, что он застыл как вкопанный. Сердце его билось в такт стучащим железом копытам и громыхающим доспехам. Затем, словно по чьему-то веленью, всадники осадили лошадей, и поднятая ими пыль окутала завороженного мальчика.
Трое златовласых рыцарей, восседающих на фыркающих вороных конях устремили суровые голубоглазые взгляды на Вила. Никто не произнес ни единого слова, но их души… их души, казалось, слились в таинственном единенье, словно рыцари соединяли свои уставшие от войны души с юным духом нового воина. Лошади вставали на дыбы, переступали с ноги на ногу и нетерпеливо ржали, вскидывая головы. Но рыцари твердо сидели в седлах, набираясь сил для новых кровавых ужасов, которые ожидают их впереди. Закованный в кольчугу кулак одного воинов держал моргенштерн – «утреннюю звезду» – знаменую боевую палицу, другой – алебарду на короткой рукоятке, а третий – грозный цеп. На мускулистых бедрах покоились Длинные мечи в ножнах, а благородные мантии носили знак Креста. На круглых шлемах красовались густые черные плюмажи, а на щитах – герб, сродни тому, который у Ордена тевтонских рыцарей, гордых воинов со странных земель самого дальнего болотистого севера. Светлые бороды их покрылись толстым слоем дорожной пыли, и потрепанные непогодой лица смотрели устало.
Зачарованный Вил глубоко, во всю грудную мощь, вдохнул, вырвал кинжал из-за пояса и высоко поднял его в приветствии. Всадники попридержали коней еще на мгновение дольше и молчаливым кивком ответили на оказанную дань почета. После они пронеслись мимо мальчика и, так же скоро, как и появились, исчезли за поворотом.
Вил безмолвно стоял и смотрел, как поднятое ими облако пыли взметнулось к кронам деревьев. Он почувствовал, что в нем что-то изменилось. Его мысли, к несчастью, были прерваны шумной болтовней бегущих к нему товарищей. Вил взглянул на них с каким-то презрением и вернул кинжал на место.
– Довольно. Идем по дороге. Вперед.
Старик Петер молчаливо шел позади Вила. Его беспокоил невиданный доселе взгляд на лице Вила.
– Должно быть, это были могучие воины.
– Да, старик, и в свое время я буду одним из них. Когда я приду в Палестину, я войду в те земли в доспехах рыцаря и внушу туркам страх.
– Да-да, верно так и будет, отважный юноша, – осторожно ответил Петер. – Не сомневаюсь, ежели Господь пойдет пред тобой.