Мне велели самому сжечь ее тело и два месяца прожить вдали от всех. За эти два месяца, добрый человек, я до конца изведал себялюбие собственного сердца.
Голос Петера угас, глаза наполнились слезами. Между двумя мужчинами, да еще несколькими суровыми посетителями, коих затронул печальный рассказ священника, встала стена смущенного молчания.
Но слушателям вдруг стало неловко от чувств, от всей истории, которая пробрала их до глубины души, и они старались разогнать нахлынувшую нежность. Один беззубый резко поднял кружку.
– За… Анну Марию, – проревел он.
Другой отхаркнулся и подробно изложил, в чем его собственная жена так отличалась от Анны Марии.
– Хотя, верно, и моя походила на розу – эдакая колючка с шипами!
Плешивый коробейник поспешно смахнул слезу и заорал, что его жена больше напоминает быка, чем женщину.
– Точь-в-точь, как наша пивная хозяйка!
Другой вопил, что округлости его жены были, еще куда ни шло, привлекательны, но вот ее лицо наводило на него ужас по ночам!
Петер и его новый друг сначала только мило улыбались, затем засмеялись и вскоре присоединились к многоголосному реву диких историй и небылиц. Петер решил скинуть долой печаль и улыбался во весь рот. Не желая, чтобы его превзошли в рассказах про сватовство и женитьбу, он взобрался на стол и потребовал тишины. Какой-то приятель поддержал тощую руку Петера, пока другой плеснул в его кружку еще эля, и в таверне установилось молчанье. Захмелевший священник прокашлялся и провозгласил:
– «Непрестанная капель в дождливый день и сварливая жена – равны!»
Товарищи одобрительно заревели и зааплодировали, и потребовали еще что-нибудь в таком духе. Выпитый эль уже окончательно возобладал над Петером, и он, смеясь, опустился на шаткий табурет, задыхаясь от смеха.
– «Лучше жить в земле пустынной, нежели с женою сварливою и сердитою!» – с усилием просипел он.
– Точно! Большей правды я отродясь не слыхал! – проревел кто-то из толпы.
Служанка с кувшином свежего эля пробиралась между бесстыдными мужчинами, щедро раздавая пощечины направо и налево. Лицо ее пылало, но она и не подумала скрывать свое отвращение к происходящему вокруг.
Петер усердно припоминал еще стихи из Писания. Он почесал макушку, затем властно простер руки над сомнительного вида паствой. Он шикнул на буянивших товарищей и сдержал преждевременный смешок. Он честно старался принять подобающий вид, прежде чем невнятно прошамкал:
– «Что золотое кольцо в носу у с-свиньи, то женщина к-кра-сивая и – безрассудная».
Ему не удалось выговорить стих до конца, как он свалился с табурета на руки ликующих приятелей.
Но служанка не вытерпела и гневно направилась к Петеру.
– Старый дурень, – проревела она, перекрыв общий гам.
Твоя бедняжка Анна Мария, видать, по безрассудству вышла за тебя.
Петер повел плечами и упал на скамью, тяжело раненый словами женщины. Праздник кончился.
Глава 12
Нa краю преисподней
Карл и Фридрих оббежали все ближние селенья и вернулись в лагерь, довольные полным комплектом одежды для Георга, которую им удалось раздобыть.
– Мы нашли мельника, который отдал нам все это за каких-то восемь пенни! – хвастал Фридрих.
Георг несмело улыбнулся, почтительно сдержав комментарии по поводу выбора платья. Зато Вил не сдерживался в выражениях.
– Вы истратили почти целый шиллинг на отрепье, поеденное молью? Вам ли не знать, что мельникам не след верить.
– Никакое это не отрепье! – возмутился Карл. – Туника сшита из хорошей шерсти, а гамаши – из плотного сукна. Нам дали еще и льняную рубашку и, посмотри только, кожаные ботинки с одной-единственной дыркой на пяте.
– Карл, – вздохнул его старший брат, – эта твоя «хорошая шерсть» обветшала на плечах, швы по бокам разошлись, гамаши истерлись на задке, и на обоих коленях – дыры. Ботинки ссохлись и потрескались. Ты что, ослеп, болван? Да, для торгового Дела ты не годишься.
H Но, Вил, – нерешительно вставил Георг, – это куда лучше, чем мое одеяло.
– Глянь, – перебил его Карл, – я выпросил у мельника ножницы. В Базеле нам нужно предстать в подобающем виде, а для этого нужна хорошая стрижка.
– Ты совсем рехнулся, Карл! – засмеялся Вильям. – Держись от меня подальше со своим кресалом!
– Я буду поступать, как учила мать. Она говорит, что окружающие не станут доверять тем, чей облик не…
– Не смей говорить мне о матери, – с досадой перебил его брат, – о ее бесконечных наставлениях! Мне до них дела нет, а еще меньше меня волнует доверие других.