Сейчас, когда родителей уже нет и я сам стал отцом троих детей, думается, сколько надо было иметь мужества, истинного патриотизма, родительской любви, чтобы вот так, без стонов и плача, проводить еще одного – теперь уже младшего сына, в дальнюю, а возможно, последнюю дорогу!
Не таким представлял я этот день, замечтавшись в вагоне накануне войны!
…Отец как в воду смотрел. Полк разгрузился на станции, название которой было указано в адресе брата.
Был полдень. Я спросил у проходившего мимо военного, где танковое училище. Оно оказалось рядом. Шел туда и все не верил, что увижу Леву. В детстве мы были всегда вместе и очень любили друг друга. Брат рос высоким и тощим, а у меня все было наоборот. "Пат и Паташон", "Дяденька, достань воробышка!" – кричали нам мальчишки. Да и взрослых он удивлял своим высоким ростом.
Рота танкистов в черных шинелях шла от столовой. Левину голову – она была выше всех – я увидел сразу. Подошел к сержанту, сопровождавшему роту, сказал, что только что прибыл с фронта, хочу видеть брата. Леву вызвали из строя. Мы обнялись, и я почувствовал, что горло мое перехватывают рыдания, а из глаз произвольно текут слезы. В Иванове вел себя, как и подобает солдату, но тут, когда увидел бритую голову Левы, на которой раньше так красиво, с небольшой волной, лежали пшеничного цвета волосы, его черную солдатскую шинель танкиста и зримо ощутил перемену в его судьбе, не выдержал… Он очень возмужал и стал еще больше похожим на нашего отца в молодости.
Конец августа и сентябрь пролетели как один день. Нашу часть переименовали в 108-й пушечный артиллерийский полк, а тяжелые гаубицы сменили легкими 107-миллиметровыми пушками. Дальность стрельбы у них та же – 20 км, а снаряд легче – всего 18 кг. Меня назначили помкомвзвода и командиром отделения разведки взвода управления одной из батарей. Жили мы в больших землянках с двухэтажными нарами внутри. Утром вместо зарядки купались в озере. Потом – боевая подготовка. Старался почаще бывать у Левы. Но у курсантов были более строгие порядки. Часто возвращался ни с чем – занятия в училище шли днем и вечером. Все же мы виделись хотя бы раз в неделю. В первую встречу отошли от лагеря, я достал свой наган, и мы по очереди стали стрелять по самодельной мишени – листку бумаги с нарисованным на нем небольшим черным кружком. Я больше мазал, а Лева с тридцати шагов бил пуля в пулю. Он еще в школе увлекался стрельбой и сдал нормы на значок "Ворошиловский стрелок".
10 октября полк подняли по боевой тревоге. Наш дивизион отправлялся первым, у меня не было даже нескольких минут, чтобы сбегать попрощаться с Левой. Неужели я его так и не увижу?
Когда забирался в теплушку, услышал свое имя. Ко мне бежал Лева! Кто-то передал ему, что артиллерийский полк грузится на станции. Мы успели только обняться. Лева помог мне снова вскочить в вагон. Поезд ускорял ход.
– Напиши домой, как проводил меня! – крикнул я. Бойцы уже задвигали дверь теплушки. Нет, не думал тогда, что эти мгновения, проведенные с братом, станут так дороги и памятны…
На западе горит небо
Москва встретила оглушительной стрельбой зениток. В небе висели аэростаты заграждения. Шел воздушный налет.
Уже не впервые эшелоны из солдатских теплушек и платформ с орудиями увозили полк на фронт, а настоящие бои все еще обходили нас стороной: перестрелки на границе с Финляндией и в Эстонии можно было считать только первым боевым крещением. Теперь, наверно, попадем куда надо: обогнув Москву, эшелоны повернули на запад. Кто-то вытащил карту европейской части СССР, и мы пытались представить по ней расположение наших и немецких войск на Западном фронте.
Выходило, что от оставляемых нашими войсками городов до столицы меньше ста километров…
Солдатские теплушки! Временное жилье на колесах миллионов солдат, беженцев, эвакуируемых. Сколько разговоров и дум прошло-пронеслось под гулкий стук колес! Сколько жарких споров вели едущие на фронт солдаты, пытаясь понять причины отступления! Вот и сейчас… Первым "завелся" Парахонский.
– Плохо воюем! -сердито сказал, перестав разглядывать карту.- В гражданскую войну подвигов было больше! Железными были люди, ради общего счастья себя не жалели!
– Точно! – поддержал Зиненко.- Иначе не отступили бы почти до Москвы!
– Не согласен с обоими,- не поддержал спорщиков старшина Косаговский,- на Хасане и Халхин-Голе такие же солдаты, как мы, проявили массовый героизм, дело в чем-то другом!
– Так в чем же? – не унимался Парахонский.- Почему мы не ответили двойным ударом по врагу?
– А вот теперь понюхаешь настоящую войну – так поймешь! – выкрутился старшина.- Кончай споры-разговоры!
Большинство из нас были на стороне зачинщиков спора, а в душе каждый мечтал, очень хотел совершить что-то необычное, героическое, еще не понимая, что подвиг приходит не сам собой, а дорогой воспитания стойкости, мужества, умения воевать.
Только потом оставшиеся в живых, узнав через много лет о тысячах подвигов в первые дни и месяцы войны, поймут, что каждый из спорящих был по-своему прав…Поздно вечером 15 октября разгрузились на станции Завидово под Калининой и разместились в близлежащем лесу. Стемнело. В глубине леса то тут то там раздавалось тоскливо-безнадежное мычание. Наступили холода, опавшие листья закрыли траву, и коровам (отбились, видимо, бедняги, от стада, перегоняемого в тыл) в осеннем лесу нечего есть.
Меня позвал командир взвода, лейтенант Смирнов, пришедший из штаба дивизиона, приказал ехать с ним. По-моему, комвзвода сам точно не знал куда именно: всю дорогу он нервничал, часто смотрел на карту, ничего не объясняя. В нашем полку он появился перед самой войной вместе с большой группой молодых лейтенантов, выпускников артиллерийского училища. Смирнов сразу выделился крайним индивидуализмом – у него не было товарищей, самолюбием. Его необдуманные приказы ставили меня и других сержантов в ложное положение, вызывали конфликты. Победа оставалась за нами. Смирнов перестал орать и раздражаться по любому поводу, но взаимная неприязнь осталась.
Никого мы не увидели, нигде не останавливались. Возвратились, как я понял, ни с чем.
Утром, продрогшие от холодной и неспокойной ночевки, мы быстро собрались и двинулись по шоссе Москва – Ленинград в направлении Калинина. Наша колонна из автомашин и тракторов, тащивших пушки, растянулась на много километров. Навстречу – нескончаемый поток беженцев. Большинство пешком, кое-кто на повозках. Легковые автомашины, изредка встречавшиеся, тащились со скоростью толпы. Шоферы подавали сигналы, но тем лишь вызывали раздражение возбужденных несчастьем людей. Это были калининцы.
Толпа расступалась, пропуская колонну войск. Иногда на дороге возникали заторы, и тогда люди начинали нервничать, женщины и дети плакали. Страх и гнев, отчаяние и надежда смешались во взглядах, обращенных к нам:
Постепенно на дороге остались только мы. К вечеру сделали небольшую остановку в какой-то деревне. Наши командиры зашли в дом, где расположился штаб полка. Возвратились озабоченные.
Лейтенант Смирнов прыгнул в кузов машины, волнуясь, рассказал обстановку: позавчера, 14 октября, гитлеровцы неожиданным ударом танковых частей заняли Калинин. Врага остановили курсанты Калининского пехотного училища, бойцы 5-й дивизии, только что прибывшей в Калинин для отдыха и пополнения после тяжелых боев и потерь в Прибалтике, и батальон Калининского народного ополчения. Наш полк в Москве задержали и вместо Харькова направили сюда. Командиру батареи приказано: к утру занять наблюдательный пункт в районе элеватора, что на окраине Калинина, орудия установить на огневой позиции у села Эмаус и быть готовым поддержать артогнем стрелковые подразделения. Все слушали молча, проникаясь сквозившей в его словах тревогой и озабоченностью.
Наша машина первой вновь двинулась по шоссе. На выезде из деревни у обочины стоял грузовик, из кузова донеслись тяжелые стоны раненых.
Вдруг Смирнов заговорил снова:
– Слышал, уходя из штаба, что на нашем участке,- он запнулся, словно раздумывая, договаривать или нет,- появилось новое оружие – какая-то "мясорубка". Толком не успел спросить, что немцы придумали…