Ага. Сандис таким образом хочет выманить Ксериона на наш берег.
— А твой славный оживший предок не мог бы, например, осушить реку на пару часов?
— Мог бы, но я предпочитаю использовать его вмешательство как можно позже. Если враг поймёт какой силой мы обладаем, он сумеет выработать подходящее противодействие. Нам следует спровоцировать Ксериона и его варваров на решающие сражение.
Это звучало разумно. Прямо таки стратагема в стиле Сунь Цзы или его местного аналога. Но была одна существенная загвоздка.
— Дар стратега позволяет видеть уровень морали отрядов, — напомнил я. — Легко обмануть врага не выйдет.
— Это мне известно, однако только мы будем в курсе притворства. Несколько плохо согласованных атак, урезание продовольствия, спровоцированные беспорядки среди солдат.
— Ты предлагаешь играть с огнём.
Если переборщить, то мы реально можем критически просадить боеспособность армии и своими руками обеспечить Ксериону победу.
— Весь этот поход — игра с огнём, но разве Михаир Лиардиан не преуспел в таких играх?
Банальная лесть, но в ней заключены зерна правды.
— Михаир Лиардиан всегда опирался на своих людей и их преданность. Он стоял за них, а они за него.
— Да-да. Я в курсе, — улыбнулся Сандис. — Эта его чёрта привела к созданию триумвирата. Не хочешь сильно рисковать своими людьми? Да пожалуйста. Я сам все устрою. Только урежьте пайки и не слишком поднимайте людям боевой дух, уважаемый триумвир. Лучше устроить ложную беду, чем доблестно дотерпеть до настоящей.
Гадкие люди могут говорить правильные вещи. Мне постоянно приходилось повторять эту мысль, когда я общался с Иворна Сандисом. Нельзя было позволить моему негативному отношению к нему мешать общему делу.
Сам по себе план имел потенциал. Что может быть на войне лучше чем атаковать противника, увязшего в неудачной осаде города? Если не слишком перебарщивать, то можно чуть-чуть опустить мораль войска. Даже создать что-то наподобие паники среди вспомогательных подразделений, а затем исправить все парой воодушевляющих речей.
— Кто ещё будет знать об этом?
— Только мы двое, — ответил Сандис. — Остальные будут недоумевать, сомневаться, гадать. Это нам и нужно! Пусть у них пошалят нервы. Надо дать врагу почуять слабость, и Ксерион решится сделать свой ход. Он разумен, этот варвар. Но также он смел и тщеславен.
Верно. Этот сукин сын прав. У меня самого были подобные мысли касательно Ксериона. Что он не выйдет против нас сразу, но ударит, если почувствует удачный расклад.
— Значит, идём к Табиру и там буксуем.
— Верно, только ещё раз заклинаю, ни одна живая или мертвая душа не должна знать об этом! Двое это уже много. Однако мы стратеги. Наши слова, произнесённые здесь, защищены божественным даром.
— Откуда такая подозрительность? — немного подначил коллегу я.
— Откуда⁉ Вы ещё спрашиваете, уважаемый Михаир. Однажды я и ещё четверо доверенных лиц провели особый ритуал в безлюдном месте. Но представляете, за нами наблюдали!
Ха!
Ну да. Воскрешение Ксигона я запалил, несмотря на всю их конспирацию. Спасибо артефакту Каламет.
— Хорошо. Значит только мы двое. Что-ж, начнем трагикомедию с тысячами актеров.
Тысячи невольных актеров и всего несколько зрителей в лице вражеских стратегов. Я вспомнил место, куда меня однажды принёс древний демон, скрывавшийся под личиной кербрийца. Он доставил меня на заброшенную виллу, где слепоглухие актеры играли заученные роли, ориентируясь лишь на память и выемки в полу сцены. Этот образ хорошо описывает суть нашего плана.
Первый день у реки прошёл очень спокойно. Я бы даже сказал расслаблено. Пять сотен метров проточной воды предотвращали вспышки насилия лучше любых миротворцев. Это расстояние слишком значительное для прицельной стрельбы даже из самых мощных орудий, поэтому люди спокойно подходили к реке, набирали воду.
Конечно, охрана и венаторы бдили, но их клинки не пригодились сегодня. На том берегу реки кроме конных патрулей к воде приблизился только… оркестр.
Честно говоря, не знаю что шаддинцы пытались этим продемонстрировать. Уважение, презрение, а может то была просто шутка. Однако в первый день встречи армий весь день играл музыка. По полсотни человек с духовыми инструментами, литаврами и тамбуринами работали в две смены. Незатейливая мелодия лилась над рекой, навевая какую-то особую светлую грусть.