Зимой мама решила отпраздновать мое пятнадцатилетие. Я пригласила весь свой класс вместе с учительницей. Класс скинулся мне на подарок и принес все любимое: оперу Гуно «Ромео и Джульетта», лимонник в большом глиняном горшке и костяные шахматы. Класс вместе с учительницей весело ввалился с мороза, началась суета с салатами, и тут явилась Света. Она принесла мне отдельный подарок: настольную лампу — свет, который мне все время напоминал бы о ней, — и альбом Кёте Кельвиц, о котором я мечтала. И тут я увидела, что слова Светы о том, что все ее ненавидят, абсолютно справедливы: класс переменился в лице. Класс, столпившийся в коридоре за моей спиной, вдруг приумолк, собрался в комок, заковался в броню, как бывало у нас перед забегом на первенство области, класс стоял как монолит, а напротив стояла Света со своим светом, которая, оказывается, тоже сдавала деньги на общий подарок. Я сделала чуть заметное движение к Свете, чтобы взять подарок, и у меня было чувство, будто в эту минуту меня крепко взяли за горло... Чуть позже, хлопоча на кухне, я услышала, как хлопнула дверь. Света ушла. Класс невинными и в то же время выжидательными глазами смотрел на меня. Рассадив своих товарищей и учительницу по местам и дождавшись, пока застучат ножи и вилки, я выскользнула из дома, скатилась по лестнице и бросилась в парк. Я знала, чтó там увижу. Света лежала на снегу лицом к небу, и из глаз ее струились слезы. Она сказала:
— Ты видишь? Они вдруг предъявили мне ультиматум: или я уйду, или они все уйдут. — И замолотила кулаком по снегу. — Иди, сейчас же прогони их всех!
— Они мои гости, — сказала я, — разве я могу выгнать их из моего дома?
— А им меня — можно? Можно, да, можно?
Она трясла меня за плечи, а я смотрела на нее и никак не могла решить эту задачу. Обычно, когда я стояла у доски, мне подсказывали. Сейчас было некому. Одна трясла меня за плечи, другие ели в это время пирожные и ставили пластинки.
Света сказала уверенно:
— Ты должна сделать выбор.
Я вернулась домой: двадцать пять пар глаз внимательно смотрели на меня, двадцать пять ртов, усмехаясь, пережевывали обиду, а наша учительница, вдруг все поняв, проговорила:
— Ну-ка сдвинем столы — танцы!
Потом она подошла ко мне и спросила, почему ушла Светлана. Я ответила, что ребята ее выгнали.
Она поморщилась:
— Фу, как нехорошо... Где она?
Я взяла бутылку наливки, пирожных и спустилась к Свете. Она поджидала меня на заснеженном пне.
— Ну что, — сверкая глазами, сказала она, — так ты приглашаешь меня к себе или нет?
— Пошли, — сказала я.
— А они?
— И они тоже.
— Уходи, — сказала она и отвернулась.
Я протянула ей бутылку наливки и пирожные:
— У меня день рождения, и я хочу его отметить с тобой...
И ее вдруг обрадовала эта мысль: что они там сидят без хозяйки, а мы вдвоем пьем наливку в парке, и луна посылает нам свои светлые лучи. Мы выпили всю бутылку. Я снова сбегала домой и увидела, что класс вовсю веселится в мою честь. Я взяла свои и сестрины коньки, и остальную часть вечера мы провели на замерзшей Волге, летя наперегонки к Липягам, навстречу своему туманному будущему.
...Наша дружба со Светой была, наверное, одним из первых уроков, которые преподала мне действительность, чья тайнопись в моей судьбе стала проступать, как симпатические чернила сквозь шелестящие страницы книг, которые мы с ней читали. Но, кажется, я читала их справа налево, эти книги, ничего, кроме крепостных сюжетов, из них не вычитывая. Мы обе долго смотрели на божий мир сквозь зарешеченные словами страницы, не понимая, не угадывая настоящего их смысла, жили между страницами, как засушенный лист. Время от времени я выныривала на поверхность к своему классу, чтобы добрать от него настоящего знания и опыта общежития. Но, покрутившись в водовороте легких дружб с одноклассниками, снова, как сухой лист, исчезала в прохладных глубинах собраний сочинений, чураясь собраний человеческих. И там, и тут, со Светланой, мне было одинаково неплохо, разве что Светин мир имел то преимущество, что в нем была сама Света, которая после восьмого класса покинула нас и поступила в музучилище, — и класс с облегчением вздохнул и вскоре о ней забыл, никакой пустоты после ее ухода не образовалось. Светино место за партой тут же заросло другой девочкой. Получив полную свободу, мы со Светой не знали, как ею воспользоваться. Некому стало демонстрировать наше пылкое единение, оказалось, что вражда класса по отношению к Свете странным образом питала нашу дружбу, обрамляла ее. А между тем в классе начала зарождаться любовь, она вспыхивала то в одном уголке, то в другом, пока не охватила почти всех — недаром после школы в нашем классе сыграли пять свадеб. Из Светиных книг и партитур опер тоже выступил какой-то болезненный герой, которому было отдано то, что еще вчера было нашим, — книги, тайны, деревья.