Иван вскочил со скамейки, подхватил Лиду на руки и закружился с ней на мокрой от росы траве. Лида обхватила его за крепкую шею и, не переставая смеяться, поцеловала Ивана.
А через час его звонкий голос снова был слышен во всех уголках села:
– Лизавета, Праксея, с граблями в поле, сено шевелить. Тётка Василиса, бери робят и на прополку…
Так прошли дни первого лета войны. Наступила осень со своими нудными, холодными дождями. Серые тучи, казалось, как упали на землю да так и остались там валяться в образе промозглого до костей тумана. Дороги размыло так, что телеги застревали намертво. Бедные лошади рвали жилы, чтобы стронуть их с места, но жирная грязь крепко держала колёса, и порой казалось, что никакая сила не сможет вынуть их из трясины. Трактора намяли клеи по оси, и местами, когда трактор ехал, была видна только кабина да выхлопная труба, чадящая копотью надрывно тарахтящего мотора. По утрам зачастую бывали небольшие заморозки, оставляющие на пожухлой траве белый ненадёжный налёт. Лужи покрывались тонким слоем льда и таяли только к обеду. В небе уже не летали стройными косяками журавли, не носились черными стаями туда-сюда бестолковые грачи. Все они уже давным-давно долетели до тёплых мест и вовсю обживали южные просторы, свои зимние курорты.
Работы в поле давно уже закончились, зерно засыпано в склады, часть увезена в район. Несмотря на засушливый год, кормов заготовили в достатке. Технику поставили на ремонт и зимнее хранение. В углу мастерской сиротливо стояло несколько машин. Их хозяева сейчас вместо рычагов держали в заскорузлых от работы руках оружие, месили кирзовыми сапогами бесконечные фронтовые дороги. Редкие письма-треугольники приносили весточки от солдат, вселяя надежду родным. Стали появляться на селе и другие весточки, страшные весточки-похоронки. Пройдёт, бывало, почтальон по улице, а вслед ему слышатся либо радостные восклицания, либо истошные крики осиротевших жён и детей. Война витала над страной не щадя никого.
Дождался своей очереди отправляться на фронт и Иван Селиверстов. В этот день он безвылазно сидел в конторе, писал наряды. Иван мельком видел, как мимо окон пробежал посыльный из сельсовета, и тут же услышал, как хлопнула входная дверь. Посыльный вошёл в контору. Все, кто был там, как по команде оторвали взгляды от столов и уставились на курьера. Так обычно приносили повестки на фронт.
– Сколько? – коротко спросил председатель.
Он уже порою не знал, кого наряжать на работы, так резко поубавилось колхозников за последнее время.
– Восемь, Пётр Ефимович, – ответил посыльный и взглянул на Ивана.
Тот каждый день ждал этой минуты, даже в военкомат не раз ходил, но пока всё понапрасну. Иван понял, что вот и настала его очередь встать на защиту своей Родины. Он встал и подошёл к посыльному.
– Держи, Иван, дождался наконец-то.
Иван взял в руки маленький листочек бумажки и пробежал по нему глазами.
– Когда, Ваня? – спросил председатель.
– Пятого ноября. К шести часам велено явиться. Завтра, Пётр Ефимович, – улыбнувшись, ответил Иван.
Председатель вышел из-за стола и подошёл к нему.
– Ну что же, бригадир, считай, что дела я у тебя принял, – сказал Пётр Ефимович, обнимая Ивана. – Работал ты отлично, даже лучше, с огоньком. Уверен, что и там ты достойно будешь громить врага. И учти, Ваня, я не прощаюсь с тобой. После победы подучишься и меня, старика, заменишь. Это я тебе твёрдо обещаю.
Вечером Мария Игнатьевна собирала Ванин чемоданчик и тайком утирала слёзы, как в избу вбежала Лида и с порога кинулась Ване на шею.
– Ваня, милый, родной… – запричитала девушка.
– Ну, ну, ты чего, Лида, – Иван даже как-то растерялся. – Да вернусь я. Обещаю, что вернусь. Лидуся, мы же с тобой обо всём уже переговорили.
– Переговорили, а мне всё не верилось. Ваня.
– Тётя Маруся, да скажи ты ей, – не выдержал Иван.
Тётка только рукой махнула и вытерла глаза уголком платка.
Провожали ребят всем селом. Как всегда, пиликала гармошка, кто-то даже пытался что-то спеть, но быстро затих. Пётр Ефимович сказал призывникам небольшую напутственную речь, и подводы с будущими солдатами тронулись в путь. Лида поехала с Иваном в город. Иван поцеловал на прощание Марию Игнатьевну, сестрёнку с братишкой и зашагал рядом с телегой.
Глава 4.
Всё это Иван вспомнил, сидя на полуразрушенном укрытии и глядя на сожжённые и втоптанные в грязь колосья пшеницы. Он не понаслышке знал настоящую цену крестьянскому труду, цену хлебу. Накануне, строя укрепления, Иван дивился воронежскому чернозёму, ходил по полю, рассматривал налитые спелым зерном колосья, а сейчас эта благодатная земля была вся испахана гусеницами и усеяна глубокими воронками от снарядов. На поле Иван старался и вовсе не смотреть. Всё это благолепие странным образом сочеталось с непроходимыми лесами, покрытыми топями и болотами, глубокими оврагами и меловыми высотами, на которых и окоп-то вырыть было сущим наказанием. Совсем рядом катил свои воды Дон, который всего лишь три дня назад бронебойщик форсировал со своим вторым номером Сашкой Быстровым. Они с ходу при поддержке артиллерии вскарабкались на кручу и в один момент выбили мадьяр из окопов, захватили плацдарм. Оборона противника была обустроена добротно, даже где-то с шиком. На много километров протягивалась извилистая линия траншей и ходов сообщения, вырытых хортистами. По сравнению с левобережными укреплениями двадцать пятой стрелковой дивизии, в которой воевал Иван Селивёрстов, это были настоящие хоромы. Там, за рекой, просто невозможно было выкопать нормальный окоп. В один миг всё засыпало зыбучим песком, сколько не старайся. Маета одна, а не оборона.