— Приветствую тебя, уважаемая госпожа, я понимаю, что теперь нас ожидает радость в Варнхеме, — произнес отец Генрих, посмотрев на нее дружелюбно и спокойно.
— Или печаль, святой отец. Этого мы не узнаем до тех пор, пока все не кончится, — простонала Сигрид, и взгляд ее был полон страха, поскольку она поняла, что приближаются новые схватки. Но ей это только почудилось, так как боли не последовало.
Отец Генрих подвинул маленькую треногую скамеечку к ее ложу, взял руку Сигрид и погладил ее.
— Ты умная женщина, — сказал он, — единственная среди мирян, которых я встречал, кто понимает латынь, но ты понимаешь и многое другое, например, то, что нужно научить своих рабов тому, что умеем мы сами. Тогда скажи мне, почему ты со страхом ожидаешь родов, хотя тысячи и тысячи других женщин проходят через это. Подумай, именно в этот миг ты не одинока на земле. Может быть, сейчас, когда мы сидим здесь, ты страдаешь вместе с десятью тысячами других женщин по всему миру. Тогда скажи мне, почему тебе нужно чего-то бояться больше, чем другим?
Отец Генрих произносил слова складно, как проповедь, и Сигрид подумалось, что он выбирал их несколько дней, прежде чем настала эта минута. Глядя на священника, она не смогла избавиться от улыбки, и он понял, что она его раскусила.
— Хорошо говоришь, отец Генрих, — сказала она слабым голосом, боясь, что ее вновь настигнет боль. — Но из тех десяти тысяч женщин, о которых ты говорил, завтра, может быть, половина умрет, и я могу стать одной из них.
— Тогда мне будет сложно понять нашего Спасителя, — сказал отец Генрих спокойно и с улыбкой, взглядом все время ища ее взгляд.
— Но ведь есть то, что делает наш Спаситель и чего ты не понимаешь, святой отец? — прошептала она, напрягаясь в ожидании боли.
— Истинная правда, — кивнул отец Генрих. — Есть даже то, чего не понимает основатель нашего ордена, святой Бернард Клервосский. Например, тяжелые поражения, которые мы сейчас терпим в Святой Земле. Он больше, чем кто-либо другой, хочет, чтобы мы послали туда еще людей, он пламенно желает нашей победы над язычниками. Но, несмотря на силу нашей веры, нашу правоту и на то, что мы боремся со злом, нас разбили. Следовательно, истинно, что мы, люди, не всегда можем понять нашего Спасителя.
— Я хочу успеть исповедоваться, — прошептала Сигрид.
Отец Генрих отослал рабынь, взял свои четки, благословил Сигрид и сказал, что готов выслушать ее исповедь.
— Прости меня, святой отец, ибо я согрешила, — с трудом выговорила она, и в ее глазах засветился страх. Затем, прежде чем продолжать, ей потребовалось несколько раз глубоко вздохнуть и собраться. — Мысли мои были безбожными и низменными, я подарила тебе и твоим людям Варнхем не только потому, что Святой Дух наставил меня на это правильное и благое дело, но я надеялась также, что этим даром смогу умилостивить Богоматерь, ибо я в своем безумии и себялюбии просила ее избавить меня от родов, несмотря на то что я знаю: наполнять землю — наша обязанность.
Сигрид говорила тихо и быстро, ожидая следующих схваток, и они начались в тот момент, когда она закончила говорить. Ее лицо исказилось от боли, и она крепко закусила губы, чтобы не закричать.
Отец Генрих сперва не понял, что ему делать, но затем встал, взял полотенце и смочил его холодной водой из ведра, стоявшего у двери. Потом он подошел к Сигрид, приподнял ей голову, отер полотенцем лоб и лицо, промокнул мокроту и кровь, сочившуюся из ее губ.
— Воистину, дочь моя, — прошептал он, наклоняясь к щеке Сигрид и чувствуя ее безумный страх, — милость Божью нельзя купить за деньги, грешно продавать и покупать то, что может дать лишь Бог. Истинна также то, что ты в своей человеческой слабости боялась и просила Матерь Божью о помощи и утешении. Но последнее вовсе не является грехом. А что касается дара Варнхема, то это произошло потому, что на тебя снизошел Святой Дух и дал тебе откровение, которое ты готова была принять. Ничто в твоей воле не может быть сильнее, чем Его воля, и ты ее выполнила. Я прощаю тебя во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Теперь на тебе нет греха, и я оставляю тебя так, чтобы самому уйти и молиться.
Он осторожно опустил ее голову на подушку и увидел, что Сигрид находится где-то глубоко в своей боли, но вместе с тем к ней как будто пришло облегчение. Затем он поспешил выйти и приказал ожидавшим за дверью женщинам войти к хозяйке; они влетели в кухню, словно стайка черных птиц.