Она ответила, что просто знает это. Крест был красный и начертан именно кровью. Щит был полностью белым. Она не очень хорошо разглядела, во что юноша был одет, поскольку щит закрывал его грудь, но, во всяком случае, на нем были белые одежды. Белые, совсем как у цистерцианцев, однако он не был монахом, поскольку держал щит воина. И возможно, под одеждой у него была кольчуга.
Магнус в задумчивости спросил о форме и величине щита, но когда он услышал, что щит имел форму сердца и только прикрывал грудь, то недоверчиво покачал головой и объяснил, что никогда не видел подобного щита. Щиты были либо большими и круглыми, как те, с которыми раньше ходили в ледунг, либо удлиненными и треугольной формы, чтобы воины могли свободнее двигаться в строю. Такой маленький щит, как у юноши из ее видения, в бою скорее был бы обузой, чем защитой.
Но простой смертный не может полностью постичь смысл Божественного. И вечером они вместе должны принести благодарственную молитву за то, что Богоматерь показывает им свою доброту и мудрость.
Сигрид вздохнула, почувствовав облегчение и умиротворение. Теперь худшее было позади, и оставалось только уговорить старого конунга, чтобы он не отобрал у нее дар и не принес его только от своего имени. Состарившись, он стал все больше и больше беспокоиться о числе молитв, ежедневно возносимых за него, и ради этого основал уже два монастыря. Это знали все — и его друзья, и враги.
* * *Конунг Сверкер страдал от похмелья и к тому же пребывал в ярости, когда Сигрид и Магнус вошли в большой зал королевской усадьбы, где король теперь за один день должен был принять решение по всем вопросам: начиная с того, как наказать воров, пойманных вчера на ярмарке, — просто повесить или сначала высечь, и кончая спорами о земле и наследстве, которые нельзя было решить на обычном тинге.
Но гораздо больше, чем похмелье, его раздражало известие о том, что его самый младший и непутевый сын позорно его обманул. Сын Юхан отправился в грабительский поход в датский Халланд, что само по себе было не слишком опасно. Молодые люди вполне могут себе это позволить, если хотят поставить на карту жизнь вместо того, чтобы просто играть в кости. Но Юхан солгал о тех двух женщинах, которых увел домой в рабство. Он представил дело так, будто были похищены обыкновенные чужестранки. Однако сейчас пришло послание от датского конунга, и там было написано нечто совершенно противоположное, в чем теперь уже никто не сомневался. Одна из женщин оказалась женой ярла датского конунга в Халланде, а другая — ее сестрой. Это было позорное преступление, не искупаемое штрафом, и любой человек, не будь он сыном конунга, немедленно поплатился бы за него жизнью. Разумеется, Юхан изнасиловал обеих. Так что возвратить их невинными, такими, какими они были до похищения, совершенно невозможно. Как ни крути, а придется выложить кучу серебра, а в худшем случае можно еще и нажить войну себе на шею.
Конунг Сверкер и его приближенные так громко препирались, что все присутствовавшие в зале скоро уяснили себе суть дела. Единственное, в чем ни у кого не было сомнений, это то, что женщин нужно вернуть назад. Но этим согласие ограничивалось. Некоторые считали, что выплатить серебро означает проявить слабость, и в этом случае датский конунг Свейн Грате все равно отправится в завоевательный поход против них.
Другие считали, что даже много серебра — дешевле, чем датские грабежи, независимо от того, кто выиграет эту войну.
После долгого и многословного спора король неожиданно с усталым вздохом обратился к отцу
Генриху из Клерво, который находился в начале зала, ожидая, когда речь зайдет о Люре. Он сидел, опустив голову, словно в молитве, надвинув островерхий белый капюшон, так что нельзя было разглядеть, действительно ли он молится или просто спит. Оказалось, что он все-таки спал. Как бы то ни было, смысл горячего спора не дошел до отца Генриха, и, когда он ответил на вопрос конунга, его ответ походил более на латынь, чем на обычный язык, так что никто его не понял. Поблизости больше не было ни одного священнослужителя, потому как здесь решались в основном вопросы мирские и низменные. Конунг гневно оглядел зал и проревел, чтобы немедленно явился кто-нибудь, кто разбирает эту заумную латынь.
Сигрид тотчас же ухватилась за предоставившуюся возможность, поднялась, прошла с опущенной головой через зал и смиренно поклонилась сначала королю, а затем отцу Генриху.
— Мой конунг, я охотно послужу тебе, — сказала она.