– Нет!
Он не мог поднять наверх отяжелевший от воды пакет. С перекошенным от страха и ярости лицом, Скотт разрывал пакет, и мокрая бумага расползалась под его руками как салфетка. Светло-серая масса, в которую слиплись набухшие от воды кусочки печенья, поразила его своим видом. Он зачерпнул ее ладонью и почувствовал, как она тягуче потекла скисшей овсяной кашей. С проклятьями стряхнул с руки капающую массу, и она, перелетев через край приступки, рассыпалась полусотней вязких, серого цвета капелек.
Скотт встал коленками на губку, не обращая никакого внимания на лившуюся на него отовсюду воду. Его взгляд был прикован к кучке кусочков печенья; от ненависти к преследовавшему его року губы сжались в одну тонкую бескровную полоску.
– Что толку? – бормотал он, резко сжав кулаки. – Что толку? – Капля воды упала прямо перед ним, и Скотт с яростью обрушил на нее свой кулак.
Потеряв равновесие, он свалился на губку лицом вниз. Под тяжестью его тела ноздреватая поверхность губки поддалась, и снизу в Скотта ударили потоки воды.
Трясясь от ярости, он перепрыгнул на приступку и крикнул, не понимая, к кому именно обращает свой гневный выкрик:
– Вам не удастся сломить меня!
Стиснул зубы, и в следующем его выкрике прозвучали непреклонность воли и вызов року:
– Вам не удастся сломить меня!
Он загреб пригоршни сырого печенья и высыпал его в сухом безопасном месте на нижней черной полке водогрея.
«На что годится сырое печенье?» – спросил рассудок.
«Оно высохнет!» – ответил Скотт.
– «Оно раньше сгниет», – не унимался рассудок.
– «Заткнись!» – прорычал Скотт и подумал: «Боже».
Затем скатал, как снежок, шарик печенья и бросил его в водогрей. Шарик расползся по металлу.
Вдруг Скотт засмеялся. Неожиданно все, что произошло в последние минуты, показалось ему уморительно смешным: он, ростом в четыре седьмых дюйма, в халате, похожем на мешок, стоит по щиколотку в теплой воде и бросает в водогрей шарики из мокрого печенья. Откинув назад голову, он разразился громким смехом, потом сел в теплую воду и стал бить по ней ладонями, поднимая вокруг себя целые фонтаны брызг. Он стащил с себя халат и принялся кататься голышом в теплой воде. «Ванна! Я принимаю чертову утреннюю ванну», – пронеслось в голове.
Спустя некоторое время Скотт встал и вытерся еще сухим в некоторых местах платком, обмотанным вокруг губки. Затем выжал халат и повесил его сушиться.
– У меня болит горло, – сказал Скотт сам себе. – Ну и что? Придется подождать ему своей очереди.
Он сам не смог бы объяснить, почему ему вдруг стало так весело, почему он вдруг отдался глупому развлечению. Без сомнения, его положение было плачевным, и Скотт догадывался, что, когда человеку становится совсем уж тяжело, он уже не может видеть вещи такими, какие они есть, он замечает в них кучу нелепицы и либо смеется, либо впадает в сарказм.
И, насколько мог, Скотт представил, как бы он себя повел, если бы через край приступки сейчас перевалил паук, – он засмеялся бы.
Зубами, ногтями Скотт оторвал от платка лоскут тонкой материи и уже проверенным способом сделал из него халат, связав узлами концы. Торопливо надел свою новую одежду: ему необходимо было добраться до швейной коробки.
Подняв тяжелую булавку, он сбросил ее на пол. Затем слез с цементной приступки и снова взял в руки свое оружие. «Мне придется теперь подыскать другое ночное убежище», – подумал Скотт. Необходимость сделать это даже веселила его. Возможно, ему еще придется забраться по стене огромной скалы за ломтиком сухого хлеба. И это тоже его веселило. Качая головой в такт своему шагу, Скотт шел подпрыгивающей походкой к картонке, а над ним через окна струился в погреб солнечный свет.
Он чувствовал себя как после разрыва контракта с газетой. Тогда его ожидали все неоплаченные счета, безжалостная нужда и проблемы устройства в жизни. Он пытался вернуться к работе, умолял об этом Марти, и тот нехотя согласился. Но ничего из этого в итоге не получилось. Его положение становилось все хуже и хуже, и однажды он сорвался.
Тереза увидела, как он пытался вскарабкаться на стул, и, подняв его, как маленького мальчика, усадила. Он истошно завопил на нее и смерчем ворвался в кабинет Марти. Но, прежде чем успел произнести хоть слово, брат швырнул в него через стол письмо. Оно пришло из Управления по делам ветеранов. В ссуде военного ведомства было отказано.