— Извините, светлейший, — пробормотала она и попыталась встать, но попытка оказалась безуспешной.
— Все в порядке, Ани, — сказал Уолли. — Это Вторые тебя подучили, да?
Она кивнула.
— У тебя будут неприятности?
Она опять кивнула, потом повеселела, осушила новый кубок и сказала:
— Завтра!
Уолли посмотрел на Нанджи.
— Если сейчас я пойду с ней, куда ходят все, то у нее ведь не будет неприятностей?
Нанджи кивнул. Вид у него был возмущенный, удивленный и заинтересованный одновременно.
— Кровати вон там, за дверью, мой повелитель.
— Хорошо! — сказал Уолли. — Ты будь здесь и присмотри за Джа.
С такими ногами ему придется трудно, но Ани, похоже, не в состоянии двигаться самостоятельно. Он присел, просунул под нее руки, напрягся и, после секундной паузы, поднял вверх. Он нес ее и думал о том, что и сам Шонсу никогда так сильно не напрягал мускулов. Снизу раздались восторженные крики.
Нанджи был прав. За дверью оказалась большая, тускло освещенная комната, в которой стояло шесть кроватей. Одна из них, в дальнем углу, издавала громкий скрип, но на остальных никого не было. Единственным источником света была тусклая лампа. Как можно мягче Уолли освободился от своего груза и задумчиво потер спину.
Ани лежала и смотрела на него своим широко открытым глазом. Она была не настолько пьяна, чтобы не заметить, как его пальцы нащупали кошелек.
— Не надо, светлейший. За меня не платят.
— Я сегодня не буду, Ани, — прошептал он. — Только никому не говори. Вот. — Он дал ей золотой, и монета в то же мгновение исчезла в одежде, в которой вообще невозможно было ничего спрятать.
Она лежала и смотрела на него мутным взглядом, а потом все поняла и сказала:
— Спасибо, светлейший.
Он присел на край кровати и улыбнулся. Она неуверенно улыбнулась в ответ. По полу застучали ботинки, это ушел тот, кто развлекался в дальнем углу. Через несколько минут Ани захрапела.
Некоторое время Уолли подождал, а потом вернулся к столу. Он улыбнулся Джа и сказал:
— Ничего не было.
— А почему, мой повелитель? — поинтересовался Нанджи, невинно улыбаясь.
— Кажется, я что-то вывихнул, пока добрался туда, — и Уолли потянулся за бутылкой, размышляя о том, сколько было в его словах шутки, а сколько — правды.
Они оставались в салоне совсем недолго. Когда Уолли вел свою рабыню через зал, на них были устремлены все взгляды; рабы с факелами проводили их в их королевские апартаменты.
— Ну что, теперь ты веришь в длинные платья? — спросил Уолли, как только они остались одни.
— Конечно, господин! А ученик Нанджи — все еще нет. Он говорит, что их трудно снимать.
— В этом-то и заключается все удовольствие, — ответил Уолли. — Давай я покажу тебе.
Но никакого удовольствия Джа не почувствовала. Как и прошлой ночью, она прилагала все усилия, страстно желая сделать приятное своему господину. Его животная половина, половина Шонсу, по-прежнему наслаждалась, а Уолли Смит мучился еще более тяжкими муками. Джа в этом не виновата — опустошающее чувство вины за то, что он владеет рабом, не давало ему почувствовать радость.
В домике паломников она принесла ему утешение. В королевских апартаментах она выполняла свой долг. А это совсем не одно и то же.
Глава 3
На следующий день Джа нашла в себе мужество предложить — очень робко и осторожно — украсить свое платье небольшой вышивкой. Она хотела вышить такого же грифона, как и на мече у господина. Уолли с восторгом согласился, и все утро Джа провела за работой, сидя в уголке огромной комнаты, а седьмой меч лежал перед ней.
Несмотря на раны, Нанджи утверждал, что готов заняться фехтованием. Теперь Уолли и сам заметил, что, как и говорил целитель, все повреждения у вассала поверхностные. Не остается сомнений в том, что единственный виновный всего случившегося Тарру. Горрамини и Ганири выполняли его приказ, но без особого рвения. Они только наставили синяков, но постарались не причинить никакого серьезного вреда. Этот урок доказывает, в чем разница между настоящей верностью и простым подчинением.
Значит, стоит заняться фехтованием. Из ящика достали маски, и Уолли выбрал самую короткую из всех рапир.
Маска закрывала лицо и шею и была единственным защитным костюмом у воинов. Значит, все выпады и удары надо делать так, чтобы не поранить противника. Конечно, эта привычка потом проявлялась и в настоящем бою — если бы не она, то уровень смертности среди воинов был бы очень высок. Запрещалось наносить удары в самые уязвимые места — ключицы, подмышки. Если воин во время тренировки ранит своего противника, то его называют мясником и вскоре он обнаруживает, что попал в черный список.