— Я уверен, вы думаете: сколько он собирается говорить? Ну-ка покажите!
Довольно много рук поднялось на этот раз. Майор Фленаган с улыбкой тоже поднял руку, и Карлсоны последовали примеру.
— Ну, наконец-то честно. Ну ладно, раз уж вы были со мной честными, я тоже буду с вами откровенен. Я никто, и, чтобы доказать вам, насколько я никто, я расскажу вам о себе.
Я родился в жуткой дыре, в Иллинойсе. Ну, скорее, в южной жуткой дыре. Как раз свернуть с дороги у Поданка, и как раз рядом с Джерквотер. Маленький городок. Типичный, ничего никогда не происходит. Я вырос быстрым и крепким. Сейчас ни за что не скажешь, но у меня были довольно крепкие плечи. Так что я оказался в патрульных. А патрули в Южном Иллинойсе, это, скажу я вам, нечто.
У меня не было машины. У меня не было даже лошади. У меня был велосипед. У меня даже не было резиновых шин, я ездил на голых ободах. В основном я падал. Каждый день. Сейчас там немного получше, но тогда, в тридцатых, у нас не было никакого оборудования. Зимой я ходил по маршруту пешком. А еще нам тогда не платили, только паек давали, так что я даже подумать не мог о лошади.
Я провел десять долгих, никчемных лет, разъезжая на этом велосипеде. С фермы на ферму, проверяя, как идут дела. Я разносил почту. Я относил пироги и жаркое соседям. «Ну, раз уж ты туда идешь», — говорили они всегда, нагружая меня поручениями.
Мне было скучно, и тогда я стал читать. Мне было любопытно, как там жилось, в старом мире, в старые, добрые времена, как говорили люди. И здесь это тоже так называют, да?
Несколько утвердительных восклицаний утонули в тишине зала.
— Мне было одиноко в патруле, а когда тебе одиноко, нужны друзья. И когда я находил скрытый курятник, или хлев на чьей-нибудь ферме, и они говорили: будь другом, забудь, что ты видел, и мы дадим тебе пару яиц, когда зайдешь в следующий раз, а я так и делал. Ведь все хотят быть друзьями. На другой ферме у меня тоже был друг, а иногда и ветчина, еще на одной — жареные цыплята, вниз по дороге — бутылочка молока, мешок зерна. У меня были сотни друзей. И я очень неплохо питался. Я это хорошо организовал.
Человек в красном шагал взад и вперед, с микрофоном в одной руке, шнуром от него — в другой, его сжатый кулак был нацелен то на одну часть зала, то на другую.
— В конце концов, меня поймали. Как я уже говорил, я никто. И не особенно умен. Однажды мой лейтенант заметил, как я ехал по дороге и кусок ветчины болтался у меня на руле, а корзина с яйцами была привязана сзади. Думаю у меня еще была индюшачья нога в кобуре. Не помню точно.
Ну, ребята, думаю, что умер тысячу раз, пока лейтенант шел ко мне. Я сделал ошибку, попросил его быть другом, сказал, что отдам ему все, что собирал с ферм. Он на это не купился.
Итак, через шесть часов после того, как он меня увидел на дороге, я сидел на железнодорожном вокзале Блумингтона, ждал последней поездки в Чикаго. Меня отправляли в Петлю. Я был очень, очень одинок. Все мои друзья со всех этих ферм не пришли, чтобы спасти меня или разделить мою судьбу. Они вовсе не были моими друзьями.
Что ж, мне повезло, что меня поймали весной сорок шестого. Я уверен, вы помните, какая эпидемия гриппа тогда разразилась. Она унесла тысячи в Иллинойсе, и еще тысячи так ослабли, что подхватили пневмонию и все равно умерли. Так что в Иллинойсе была существенная нехватка рабочей силы. Меня отправили на работу — сгребать дерьмо. Я думаю, многие знают, что это такое. И это было все, что я делал каждый день. Я работал на скотном дворе Блумингтонской железной дороги, смотрел за свиньями и коровами, которых везли на живодерни в Чикаго. Конечно, я держался всего лишь на честном слове. В любой момент меня могли бросить в следующий поезд, и конец был бы Джиму Тушу.
В первый день работы я был счастлив, как пес, которого заперли на ночь в лавке мясника. На второй день я был счастлив, что работаю. На третий день я просто радовался тому, что у меня есть работа. На четвертый день я начал подумывать о том, как срезать углы. На пятый я подыскивал местечко, где бы покемарить, так, чтобы начальник меня не нашел.
Конечно, мой начальник заметил, что я отлыниваю. Он был старым, мудрым человеком. Его звали Верн Ландквист. Верн работал на железнодорожной станции в старые времена и по-прежнему там работает. Он мне не угрожал, нет. Он просто вызвал меня к себе в кабинет и сказал, что, если я хочу остаться у него на хорошем счету, с завтрашнего дня мне стоит работать на пять процентов лучше.
И хотя он мне не угрожал, я испугался. Той ночью я не мог уснуть. Боялся, что приду на работу и ребята в голубой форме бросят меня в поезд на Чикаго. Я мог оказаться в Петле меньше, чем через двадцать четыре часа.
Человек на сцене стоял неподвижно, стирая со лба пот. Его взгляд прошел по семье Карлсонов, и он улыбнулся Валентайну, но именно в этот момент стал похож на змею.
— Эти двадцать четыре часа изменили мою жизнь. Всю эту ночь я думал о том, как улучшить мою работу на пять процентов. Как это сделать? Верн не просил меня работать семь дней в неделю, как большинство из вас делают на своих фермах.
На следующий день я выдал лишние пять процентов. Это было легко. Я просто делал чуть больше здесь и чуть больше там. Делал работу, которую мне не поручали, починил забор. Если старик Верн и заметил, он ничего не сказал. Я стал беспокоиться: что, если он не замечает лишние пять процентов?
Итак, на следующий день я сделал еще больше. Провел лишние пятнадцать минут, делая то, что не входило в мои обязанности. Вымыл окна, которые не мыли с тех пор, как президентом был Рональд Рейган. Я понял, что лишние пять процентов — это легко.
Это стало игрой. На следующий день я сделал еще пять процентов. Я расширял сферу своих интересов, если можно так выразиться. Маленькими, младенческими шажками я превращался в динамо-машину. Джим Туш, тот парень, что прислонял свой велосипед к дереву часа на два, чтобы позавтракать, Джим Туш, который всегда ехал домой быстрее, чем из дома на патрулирование. Теперь Джим Туш старался изо всех сил даже тогда, когда никто не смотрел.
Верн был мною очень доволен. Через месяц я был его ассистентом. Через год я был его начальником. Я всегда работал на пять процентов больше, чем все остальные. Я всегда делал больше, чем мой босс, и обычно года через два я был на его месте.
Я говорил те же слова своим подчиненным. Я просил лишние пять процентов. И всего-то. Всего пять процентов. Но, когда много людей это делают, ты можешь свернуть горы.
Я и не знал, но люди называли меня «Мидас» Туш. Все, к чему я прикасался, казалось, превращалось в золото. Я, парень, который в детстве не учил таблицу умножения, который не умел сидеть на велосипеде, прошел путь от уборщика дерьма до старшего управляющего по производству. Я отвечаю за фермы от Рокфорда до Маунт-Вернона, Иллинойс. Я отвечаю перед Одиннадцатью в Иллинойсе.
Вы думаете, у вас суровые квоты? Как их здесь называют — расчетами? Я видел числа. Одиннадцать в Иллинойсе значительно более требовательны, чем ваш Триумвират в Мадисоне. А в прошлом году мы превысили план по производству. Я знаю, что вы думаете: мы превысили квоту на пять процентов? Неверно: мы удвоили ее. Да, да, удвоили. Новая Универсальная Церковь раздает медные кольца моим лучшим людям, как конфеты. Видите мое? — спросил Туш, поднимая руку. Медно-золотое кольцо блестело на его толстом мизинце. Он провел рукой по маслянистым волосам, снял кольцо и бросил его в зал.
Женщина поймала его, вскрикнула и едва не потеряла сознание в объятиях мужа.
— О Боже, о Боже! — лепетала она, натягивая кольцо себе на большой палец. Зал ахнул.
— Ничего особенного нет в этом кольце. У меня осенью будет еще одно. Да и не то чтоб оно мне было нужно. Если вы позволите и послушаете меня, я расскажу вам секрет. Я уже один секрет вам рассказал, про пять процентов. Но я человек щедрый, я вам еще кое-что расскажу. Секрет в том, что медное кольцо вам ни к чему. В этом прелесть Нового Универсального Порядка, — сказал он, понизив голос.
Валентайн огляделся по сторонам, пытаясь стряхнуть с себя ощущение, что он почти так же загипнотизирован, как молодой мистер Сондерберг.