— Мне очень жаль, Бойс. — Серая Элис поднялась на ноги и вздохнула. — Я сохранила бы тебе жизнь, если бы могла. Но случится то, что должно случиться. Вчера вечером ты бы умер без всякой пользы. У мертвых нет силы. Ночь и день, свет и тьма. Они слабы. Вся сила берется из прослойки между ними, из сумерек, из теней, из тонкой грани, что отделяет жизнь и смерть. Из серого, Бойс, из серого.
Он неистово бился в своих путах, и рыдал, и сыпал проклятьями, и скрежетал зубами. Серая Элис уединилась в фургоне. Несколько часов просидела она в темноте, слушая крики Бойса — брань и мольбу, угрозы и признания в любви. Когда взошла луна, Серая Элис не спешила покидать убежище. Ей не хотелось видеть, как он оборачивается, видеть его последний раз в человеческом облике.
Наконец крики перешли в завывания — звериные, безумные, наполненные болью. Тогда Серая Элис вернулась. Полная луна разливала по округе бледный нездоровый свет. Крепко привязанный к кольям волк корчился и выл, пытался вырваться и буравил женщину голодными алыми глазами.
Серая Элис спокойно подошла к нему. В руке она сжимала длинный серебряный нож, по лезвию которого змеились изящные рунические заклинания.
Когда он наконец перестал сопротивляться, работа пошла веселее, но тем не менее ночь выдалась долгой и кровавой. Серая Элис убила волка за миг до рассвета, — еще немного, и оборотень снова обрел бы человеческий голос, чтобы кричать от муки. Затем развесила шкуру, достала из фургона заступ и вырыла очень глубокую могилу в слежавшейся холодной земле. Сверху она завалила труп обломками каменной кладки, защитив его от тварей, что блуждали по Потерянным землям, — вурдалаков и стервятников, да и других охотников до мертвечины. На это ушел почти весь день, очень уж твердой была земля, но она упрямо рыла, хоть и догадывалась, что это бесполезная трата времени и сил.
Закончив уже в сумерках, Серая Элис забралась в фургон, достала плащ из серебряных с черной каймой перьев. Обернувшись птицей, она летела и летела упорно и неутомимо, и купалась в дивных огнях, и венчалась с тьмой. Всю ночь она витала под насмешливой полной луной и только перед рассветом закричала. Порыв студеного ветра подхватил этот крик отчаяния и боли и унес прочь, навеки изменив свою песню.
Должно быть, Джерайс побаивался того, что должен был получить, и поэтому пришел к Серой Элис не один. Его сопровождали два рыцаря: великан весь в белом, с ледяным черепом на щите, и воин в темно-красных доспехах; его гербом был горящий человек. Они молча застыли у дверей, не снимая шлемов, а Джерайс опасливо шагнул к Серой Элис.
— Итак?! — властно спросил он.
На ее коленях лежала шкура волка — широкая, белая, как горный снег. Серая Элис встала и перекинула шкуру через протянутую руку Джерайса Синего.
— Объясни пославшей тебя, пусть капнет на шкуру собственной кровью. Сделать это нужно при восходящей луне в полнолуние, и тогда придет волшебный дар. Надев шкуру вместо плаща, государыня Мэланж обернется волком. Днем или ночью, в полнолуние или новолуние — значения не имеет.
Джерайс посмотрел на густой белый мех и растянул губы в высокомерной улыбке.
— Волчья шкура? Признаться, не ожидал. Я думал, это будет снадобье или заклинание.
— Нет, — ответила Серая Элис. — Это шкура оборотня.
— Оборотня? — Рот Джерайса странно скривился, а сапфировые глаза блеснули. — Что ж, Серая Элис, ты исполнила просьбу государыни Мэланж, но подвела меня. Я не стану платить за неудачу. Верни мой камень.
— Нет, Джерайс. Я заработала его.
— Но как же моя просьба?
— Ты получил то, чего хотел, а я обещала именно это. — Ее серые глаза встретились с его глазами без трепета. — Ты полагал, что моя неудача поможет тебе исполнить истинное желание, а мой успех обречет тебя. Но ты ошибся.
— Каково же мое истинное желание? — Джерайс выглядел удивленным.
— Государыня Мэланж, — ответила Серая Элис. — Ты был всего лишь одним любовником из многих. Но жаждал большего. Ты хотел быть единственным. Ты стоял на второй ступеньке в ее душе и знал это. Теперь я все изменила. Возвращайся же к ней и вручи то, о чем она просила.
В тот день, когда Джерайс Синий опустился на колени перед своей возлюбленной и подал ей белоснежную волчью шкуру, в замке на горе раздались горькие рыдания.