В стекле билетной кассы отражалась фигура девочки, сидящей с опущенной головой. - Зачем ты меня обманула?
В обледеневшее окно стучал снег. - Прости, я боялась тебя испугать. - А почему, собственно, я должен был пугаться? Где это видано, чтобы отец боялся собственной дочери? - Прости меня, отец.
Отомацу поднял глаза к потолку, по щекам его невольно потекли слезы. - Значит, со вчерашнего вечера ты нарочно показывалась мне, с каждым разом становясь все старше? Сперва явилась малышкой с ранцем за плечами и постаралась, чтобы я тебя заметил. Потом, ночью, пришла опять, став немного постарше, а теперь появилась в форме биёрского колледжа. Ты хотела, чтоб твой отец увидел, как ты выросла за эти семнадцать лет?
Голос девочки был тих, как падающий на землю снег: - Но, отец, в моей жизни не было ничего хорошего. Я умерла, так и не успев ничем тебя порадовать. Поэтому…
Отомацу прижал к груди целлулоидного пупса: - А ведь я вспомнил. Эту куклу мать, рыдая, положила тебе в гроб. - Да. Я очень ее берегла. Ведь это ты купил мне ее в Биёро. А мама сама связала для нее платьице. - И ты… Ведь в тот день, когда ты умерла, я, как всегда, счищал снег с платформы. А потом за этим самым столом, составляя ежедневное донесение, написал: "Никаких происшествий не было". - Но ведь ты путеец. Ты просто не мог иначе. Я ничуть не обижаюсь.
Повернувшись вместе со стулом, Отомацу взглянул на девочку. Юкко в красной куртке сидела съежившись и грустно улыбалась ему. - Сейчас ты поужинаешь, потом примешь ванну, и мы вместе ляжем спать. Да, Юкко?
В тот вечер, составляя ежедневное донесение, Отомацу написал: "Никаких происшествий не было".
К полуночи снег перестал идти, и над терриконами Хоромаи засияла серебряным светом полная луна.
- Вот уж не думал, что линия Хоромаи может приносить прибыль. Глянь-ка, ни одного свободного места!
Молодой машинист с кожаной сумкой в руке шел по платформе, заглядывая в окна КХ-12. - А что тут удивительного? Ведь скончался начальник станции, прослуживший здесь сорок пять лет. Небось ваших начальников так не хоронят. - А какое хорошее лицо у Отомацу-сан, извините, у господина начальника станции, правда? Я бы и сам не прочь так выглядеть в гробу. Он упал в сугроб вон там, на краю платформы, все еще крепко сжимая в руке флажок. Со свистком во рту. - Довольно, хватит об этом.
Прежде чем взобраться на место машиниста, Сэндзи подошел к самому краю платформы и некоторое время стоял там, приминая ногами снег. Именно в этом месте упал Отомацу через день после того, как они в печальном одиночестве справили Новый год и он, Сэндзи, уехал. Первый утренний снегоуборщик обнаружил начальника станции лежавшего ничком в снегу. - Значит, ты приезжал сюда и вечером? - Да, со снегоуборщиком, со мной еще был Мит-тян из нашего депо. - И вам он не показался странным? - Вроде нет. Он был очень бодр. Хотя, что-то такое все-таки было… - Что именно? - А, вот, вспомнил! Мы с Мит-тяном зашли в уборную. Потом я подумал: "Дай-ка позвоню своей девушке", и заглянул в контору. Гляжу, а там стол накрыт. Причем на двоих. - На двоих? - Ну да, у меня просто душа в пятки ушла. К чему бы, думаю, Отомацу-сан ужинать с кем-то вдвоем? - А что тут такого? Мало ли кто к нему мог зайти. Ничего особенного. - Нет, не скажите. Когда еще его хозяйка была здорова, он частенько зазывал меня к себе и угощал. Так вот, на столе стояла именно ее чашка. А на подушке для сиденья лежала ее красная ватная безрукавка. Я как увидел, у меня прямо мороз по коже. - Ну, это уж ты загнул! Он сам мне рассказывал, что к нему часто забегают деревенские ребятишки. - А может, за ним тогда приходил бог смерти? - Вздор! Где ты видел бога смерти в облике хорошенькой девочки? Не иначе как Ото-сан немного повредился в уме. Хозяйка его умерла, линию вот-вот закроют, его самого отправляют на пенсию… Тут кто угодно свихнется. - Похоже на то. Знаете, что мне недавно говорил настоятель храма Эммёдзи? Будто бы Ото-сан последнее время вел себя как-то странно.
Сэндзи окинул взором горы Хоромаи, подступавшие к станции со всех четырех сторон. После недавнего снегопада небо было пронзительно голубым, словно его залили краской; более выигрышного фона для ярко-красного КХ-12 и не придумаешь. - Хорошая смерть. Ждать на занесенной снегом платформе первого поезда и мгновенно скончаться от апоплексического удара… Послушай, дай я поведу поезд вместо тебя. Мне хотелось бы самому проводить Ото-сан в последний путь. - Что? Вы хотите сами вести поезд? - Да не бойся. Ведь я лет десять проработал на Д-51, а потом еще десяток на КХ. Еще неизвестно, кто из нас больше в этом смыслит. Отойди-ка.
И, оттолкнув машиниста, Сэндзи с трудом втиснулся в кабину. - Спусти-ка шторки. А то еще испугаются, увидев, что поезд веду я. Ну как, Отомацу-сан, вы уже заняли свое место?
В проходе между сиденьями, заполненными железнодорожниками, стоял покрытый парчой гроб Отомацу. - Да, он уже на месте. Здорово придумали - доставить Отомацу-сан в крематорий Биёро на КХ. Это так торжественно. Лучшей поминальной службы для него и быть не может. Однако завтра этот вагон снова будет пуст, и мне предстоит еще три месяца таскаться на нем туда и обратно. - Перестань говорить глупости! Кстати, вроде бы Мит-тян с сегодняшнего вечера будет выполнять обязанности начальника станции, ему придется и ночевать здесь. - Неужто? Да об этом даже подумать боязно! Раскрыв старую кожаную сумку, Сэндзи извлек оттуда вещи Отомацу, которые взял на память. Натянул перчатки, надел темно-синюю фуражку с изогнутым козырьком и аккуратно застегнул ремешок под подбородком. От знакомого мужского запаха, смешанного с запахом машинного масла, защемило сердце. - Внимание! Поезд отправляется! - что было мочи закричал Сэндзи.
Подняв руку, он ткнул указательным пальцем в сторону семафора впереди, и вечерний свет резанул его по глазам.
Переводимая вручную стрелка перед зданием вокзала. Прибитые костылями шпалы. Пакгауз с ржавыми рельсами. И вот в окне кабины уже замелькали ничуть не изменившиеся со времен его детства пейзажи Хоромаи.
Старый тепловоз безропотно подчинялся рукам Сэндзи, и в душе его невольно всколыхнулись воспоминания об их с Отомацу суровой юности. - Смотри же, Ото-сан, ты и я, мы с тобой вместе отслужим отходную этой старой развалине. - Ах, начальник, меня просто слеза прошибает… Стоящий на месте помощника машинист шмыгнул носом.
"Как бы ни менялся мир, мы так и останемся путейцами, ты и я. Нелепо пыхтя, мы должны мчаться вперед, не сворачивая с пути, нам не подобает плакать как простым людям", - думал Сэндзи, кусая губы.
Поезд въехал в тоннель, и слух наполнился мощным перестуком колес. - Послушай, старшой, какой приятный голос у нашего КХ. Конечно, у суперэкспрессов и "Большой медведицы" гудки помощнее, но когда гудит наш КХ, просто плакать хочется. У меня почему-то всегда глаза на мокром месте, когда я его слышу. - Значит, еще не дорос. Вот когда перестанешь пускать слезу при звуках гудка, тогда, считай, ты стал настоящим путейцем.
Каждый раз, когда Сэндзи чувствовал, что к глазам его подступают слезы, он распрямлял спину и изо всех сил давил на гудок КХ.