Никто не знал, откуда он пришел. Просто однажды заступил в дозор и с тех пор обивал подошвами, а в лучшие годы - и верхом на лошади, серокаменную кладку Старого тракта. Таких дорог, все равно что безымянных, полным-полно и в Холлбруке, и за его пределами. Не всем из них повезло провести благородную особу, случайно обронившую платок, или пролечь сквозь поле древних сражений, отличиться красивым видом или же, попросту, заслужить быть частым маршрутом в силу удобства и других обстоятельств, неизменно сопутствующих при выборе того или иного пути среди разветвленной их сети. Дорога - под стать путнику: имени его никто не знал, а большинство и не спрашивало. За время добровольной службы в угоду данному однажды обету, он получил множество имен и все они забылись, облезли, словно высохшая грязь - вечный компаньон путешественника, особенно в здешней обители рек и непогоды, говорящих воронов, сидящих на указателях и готовых дать совет, но лукавящих в каждом слове, а также дрянных, заброшенных дорог, вот вроде этой. Облезали с постоянством неутомимо шагающих сапог.
Даже самый далекий крестьянин знает: рыцарство в обязательном порядке подразумевает посвящение. Бытует множество орденов и еще больше церемоний, тысячи условностей и миллионы испытаний на проверку искомых качеств неофита. А кроме того, нужно ли говорить о том, что далеко не все ордена существуют ради только лишь защиты интересов притесненных и незаслуженно оскорблённых, во имя идеалов справедливости и добра, незыблемого постулата чести, возведенного в ранг высшей силы. Некоторые и сами те еще притеснители, в действительности, таковых большинство.
Дозорного Старого тракта никто и никогда не посвящал в рыцари. Он и сам так никогда себя не называл, да и вообще мало распространялся о прошлом, с теми немногими людьми, к которым проявлял доверие, и в которых находил сходство с самим собой, что случалось крайне редко. Порой, знание - это само по себе, то еще бремя, а история некоторых должна оставаться загадкой. Он никогда не носил доспехов, у него не водилось денег. В те же редкие времена, когда откапывал где-то старый панцирь или сооружал что-то на манер из подручных средств, больше всего походил на пугало, самовольно слезшее с шеста и убравшееся с полей, или на железного дровосека из той же сказки. Единственное, что не менялось, помимо призвания, - это меч, тот и правда был необыкновенным. Говорят, он получил его в подарок, да и откуда еще у безродного бродяги взяться такому клинку, но никто не мог сказать точно, от кого именно, и имелся ли этот меч при нем в тот знаменательный час, когда впервые влез в передрягу на новом месте, защищая чужие интересы и не считаясь со своими, - никто не знал точно также. Ну, почти никто: мельник хорошо помнил тот день.
По всей протяженности Старого тракта, что была весьма внушительной, но скудной на живописные детали, по всей его продолжительности, охватывающей россыпь мелких деревушек по левую сторону, на противовес им - немногим оплотам цивилизации - по правую, за небольшим оврагом, притаился глухой лес. В том лесу творилось всякое, и в некоторые ночи было тихо, даже слишком, а в некоторые - сбивались шабаши ведьм, в извечном поиске своего нечистого паломничества и тогда слышались истошные крики чудищ неведомых, меж стволов вдалеке блуждали таинственные огни, и, вообще, происходило мракобесие.
Однажды, алхимик проездом, не из тех шарлатанов, пускающих на ярмарках фейерверки из рукавов, и показывающих дешевые фокусы на потеху вечно голодной и готовой быть обманутой публике, а самый настоящий ученый муж, предположил: те огоньки - суть болотные газы, от чего-то воспламеняющиеся и ни грамма волшебства. В глубине чащи и правда нашлось место топям. Чем дальше вниз, а лес тот, так случилось, по склону произрастал, тем болота глубже и гибельнее. Помнится, любопытный алхимик даже отрядился подтвердить свою же гипотезу, - настолько его ум взбудоражила загадка... По прошествии полумесяца со дня пропажи, имуществу странствующего мудреца приделали ноги: люди в отдаленных провинциях жили честные и благонадеянные, а вот в приближенных к центру регионах, к примеру, оно бы и пары дней не продержалось бесхозным. Что еще присуще этим землям, так это туманы. И в тот день он стелились молочной пеленой, особенно густой, как и в двух третях дней здесь, в весеннюю пору.
Наступила оттепель и война оттаяла: снова сотрясали воздух, безголовой и бессмысленной бравадой, кличи бунтующих и снова поднимался меч на вчерашних братьев, а позорные колы вдоль путей Седжфилда, вот уже два с лишним щедрых на кровь года, даже и не намеревались пустовать. На одного старого мятежника, в очереди к сомнительной чести восхождения на придорожный престол, в назидание всем прочим негодяям, приходилось по двое новых глупцов, а рядом с ними, якобы стоящими за благое дело, находили последнее пристанище головорезы, бандиты, и дезертиры, последние - от обеих сторон - предателей нигде не терпят. В остальном же, - моська на слона замахнулась, - вот как это восстание называлось. Вслед за войной и не только близ непосредственно ока её опустошительной бури, даже остающиеся верными короне земли окутал мрак раздора, голод и болезни, вооруженным распрям сопутствующие, - для королевства наступили темные века, тягучие и безнадежные.
Мельник загрузил телегу и поехал. Лошади не имелось за ненадобностью, последняя давно издохла от старости. Настолько была дряхлая та кляча в последние деньки, что даже на мясо пустить жалко, да и нечего было пускать. Нынче, в хозяйстве имелся только вол, дюжина курей и слепой цепной пес на привязи. И начихать, что не зряч: лисий дух чует, не хуже кормежки. Время от времени, заводились представители вольного племени кошачьих, но и они надолго не задерживались, сбегали куда получше при первой же возможности, впрочем, неизменно разочаровываясь на новом месте лишь пообжившись, ведь где теперь лучше? Это расстраивало старого мельника побольше других неурядиц: как же на мельнице, да без кота? Иногда, когда ветер стихал надолго, а молоть как-то было нужно - жил он далеко от речки - тогда впрягал старичка-вола и тот пыхтел, в старом здании, приводя вал измельчителя в движение мускульной силой. В остальные же дни, когда не требовалось корчевать пеньки или пахать огороды, рогач либо простаивал, либо, если за мукой не могли заехать сами, о чем заказчики предупреждали заранее, мужчина впрягал его и доставлял товар собственноручно, за последнее доплачивали. И тогда случилось так же, а мысли у мельника тем злополучным пасмурным утром в голове крутились самые что ни на есть препаскудные, но никакого плохого предчувствия и в помине не было, ничего из этого, иначе бы, как пить дать, не поехал.
Его одолевало вполне закономерное и понятное нежелание отправляться в опасную дорогу, не столько пугающую длиной, сколько почти наверняка поджидающими беспечного путника бедами да невзгодами. И даже здесь, вдалеке от мятежного Седжфилда, все чаще выходили на лихой разбойничий промысел, вчерашние крестьяне, часто друзья и закадычные собутыльники сегодняшних жертв. Почти все силы стянуты на подавление конфликта, в единой цели отрубить голову вероломного змия, пригретого на груди. Унесли с собой весь молодняк, оставив увядающее поколение на произвол судьбы. Куда больше сил, чем надобно, если спросите зашивающегося без помощи извне старичка, но это их дела, дела военные, а его дело - молоть зерно, производить муку и иногда поставлять, вот как сейчас, однако, не позволяя сесть себе на шею. В чем, в чем, а в своей стезе он смыслил. Мельник жил одиноко на отшибе, и так и не удосужился завести семью пока еще было можно, а теперь слишком поздно для подобных начинаний, во всех смыслах: и по возрасту, и по временам, и по нравам... Да оно и к добру: всяко лучше так, чем привносить в этот мир очередного солдата или вдову, - и без него справятся. Это еще ничего, терпимо, вот только зерно кончалось и, к тому же, опережая самые скверные ожидания. Дотянуть бы до урожая на оставшихся запасах, а не то придется закупать по баснословным ценам военного времени. Его мошна прохудившаяся, таких трат не потянет.