«Он привык рассчитывать на меня, — призналась Гаудрун в тот день, когда Тааль очнулась после встречи с Эоле. Вечером они разделили последний комок кашицы из семян, которую делал для больной Турий, и почему-то Гаудрун настиг приступ откровенности. — Ему всё время казалось: ничего страшного не случится, пока я рядом… Сильная, умная старшая сестра. Прилечу и всё решу. А пока можно, значит, и повредничать, и спеть фальшиво мне назло… — она не то вздохнула, не то всхлипнула. — Он совсем птенец, Тааль. Ты представить не можешь, какой он маленький и глупый… Тэверли в два счёта одурманят его».
«Не одурманят, если он такой же сильный, как ты», — сказала тогда Тааль — всё ещё хриплым, отвыкшим от речи голосом. В тот момент она и сама почти в это верила. Но не позже.
Гаудрун с благодарной ласковостью клюнула её в лапу и устроила голову под крылом, собираясь спать.
…Светло-жёлтый песок по-прежнему тянулся на все четыре стороны света, образуя плавные горы и волны, точно застывшая водяная гладь. Тааль не застала их входа в Пустыню и конца Дороги Драконов, так что теперь ей казалось: они целую вечность среди этого песка, и конца ему не будет. Гаудрун рассказала ей, что Дорога закончилась красивой аркой — на удивление хорошо сохранившейся и, конечно, украшенной гигантским изваянием дракона. Турий добавлял, что в прошлые века дракон был покрыт позолотой: тэверли, наверное, хотели подчеркнуть величие и жутковатую красоту Пустыни, границы которой он охранял.
По-своему Пустыня и вправду была красива. Оттенки песка менялись по ходу дня; в зависимости от освещения и от того, появлялись ли хоть изредка облака, он становился красноватым, огненно-рыжим, а на закате — нежно-розовым, как тельца беспёрых птенцов. Ночью, при свете звёзд, песок серебрился, посверкивал искрами, волнуясь нездешней белизной; Тааль могла до утра любоваться на него, если от холода у неё не получалось уснуть.
И всё-таки после Леса привыкать к такому было диковато. Тааль тосковала без тени и запаха влажной земли, без мха и бугристых корней, свежей зелени в сезон дождей и диковинных цветов возле Алмазных водопадов. После испытаний Эоле или тэверли — кто разберёт, кого именно?… — Тааль сводила с ума тишина, в которой собственный голос слышался как-то неуместно. В Лесу, наоборот, можно было потерять рассудок от непрерывного шума — слыша каждую белку и ласку, лису в норе, муравьёв и занудных жуков-древоточцев, крота глубоко под землёй… Так же дело обстояло с запахами и ощущениями. А в Пустыне — совершенная, беспредельная пустота; Тааль никогда не предполагала, что она способна так пугать, а ещё больше — вгонять в тоску. Каждый день они понемногу (Тааль ещё не освоилась со своим состоянием и не могла летать, как раньше), но продвигались на юг; однако при взгляде на песок впереди лететь не хотелось совсем никуда. Тааль ужасно устала и отчаялась разобраться в происходящем. Гаудрун не могла ей в этом помочь — у неё была ясная цель и никаких вопросов за её пределами.
А Турий замкнулся в себе, как будто после колдовской болезни Тааль заново стала чужой ему.
От Гаудрун она узнала, что Двуликие помогали им и во время этой болезни. Разноцветные лисы, а потом совы, змеи и даже одна быстроногая лань с блестящими глуповатыми глазами — все они направляли их, приносили еду для Тааль, а иногда даже, осмелев, спрашивали, как она и не пришла ли в себя. Спрашивали, разумеется, в изменённом обличье.
— Всё-таки они очень смешные с этими огромными руками и голыми спинами… — не удержавшись, хихикала Гаудрун. — В жизни не видела никого нелепее — в конягах и то больше здравого смысла.
Турий никак не отвечал на её подколы — разве что рассеянно подставлял плечо. Он просто шёл вперёд и точно пытался, нахмурясь, решить про себя какую-то сложную задачу. Иногда Тааль мерещилось, что кентавр знает о пещере и об их разговоре с Эоле, но потом она спохватывалась: откуда? Если только она бормотала что-нибудь в бреду…
— Тааль! — окликнула её Гаудрун, возвращая в настоящее. — Смотри.
Она кивнула вверх. Тааль вскинула глаза на солнце — не щурясь, как могут все майтэ; но оно сейчас било так ярко, что даже её резануло. Сначала ей не удалось различить чего-то особенного, а потом обрисовались крошечные штрихи, рисующие круг за кругом на большой высоте. Тааль могла представить, как неудобно летать там в такую погоду.
Она насчитала шесть, потом восемь пятнышек. В Пустыне не водились птицы — единственными живыми существами, которые встретились им здесь, были тощие ящерки песчаного цвета и, естественно, каменные скорпионы: тут они чувствовали себя более чем привольно. Майтэ здесь тоже не могло оказаться по определению. А значит…