«Хлеб, лепёшки, пирог»… Красивые, чужие слова звучали как заклинание. Замечтавшись, Тааль решила не вступать снова в бесполезный спор о червях, которых майтэ не очень-то жалуют в качестве пищи…
— Значит, они всегда едят это?… Счастливые… Эоле, где мы?
— Ну, тебе лучше знать, — водяной ребёнок расправился с лакомством и, вытянув ножки, поболтал ими в ручье. — Это я появился там, где ты, а не наоборот. Ты ведь позвала меня.
— Я не… — она осеклась, поняв, что возражать не стоит. Атури услышал её крик о помощи — значит, лучше неё знал, к кому он обращён. Говоря с Эоле, Тааль постоянно забывала, что ему многие тысячи лет. — Да, конечно. Спасибо, что пришёл… Но я правда не знаю, что это за место. Мы были в Лесу, и…
— В Лесу? — глаза, напоминающие две льдинки, хитро сощурились. — А ты уверена, что всё ещё там? Что вообще ты помнишь из последних дней, Тааль-Шийи?
— Кажется, в Лесу, — растерялась Тааль. — Мы шли по Дороге Драконов… Шли на юг, к Пустыне, как ты и сказал нам. Разве…
— А если я скажу тебе, что Лес кончился? — явно подзадоривая, пробулькал Эоле и совершил свой коронный кувырок. — Что вы давно в Пустыне? Или в сухих степях на подходе к ней? Или, собственно, вот здесь, в пещерах?… Тааль-Шийи, сможешь ли ты уверенно сказать, что я не прав?
Тааль прислушалась к себе. Слова Эоле пугали и расстраивали, но подумать над ними стоило. Действительно, расставаясь с телесными чувствами, она могла и сойти с ума — как тётя Гвилла, которая обгорела в лесном пожаре и с тех пор то изображала жужжание, считая себя пчелой, то уверяла всех, что она бобриха и теперь самое время погрызть дерево…
— Наверное, не смогу. В последние дни мой разум помутился, и я правда не знаю, где я.
— Ты в себе, Тааль-Шийи, — неожиданно просто и серьёзно сказал атури. Так просто и серьёзно, что сердце Тааль стиснуло тревогой. — В собственной голове.
— Да?… — Тааль обвела взглядом пещеру, размышляя над тем, стоит ли понимать это буквально. — Я никогда не была в скалах или под землёй. Отец и Ведающий в гнездовье рассказывали, что там живут целые селения кующих железо существ… или жили когда-то, уже не помню. Но я не бывала в них. Откуда же взяться в моей голове вот этому?…
И к тому же (хотя это она не добавила, чтобы лишний раз не показаться глупой) — неужели в голове у неё так мрачно и холодно, без полян, деревьев, и солнечного света, и тугого, беспредельного воздуха, который разрезают в полёте крылья?… Необычно для майтэ. Да что там — просто ненормально.
Эоле фыркнул от смеха.
— Ну, опять же — вопрос не ко мне, тебе так не кажется?… У каждого смертного своя пещера внутри — ну или свой лес, или поле. Но чаще всё же пещера.
— Даже у Турия? — почему-то её волновал этот вопрос.
— У твоего кентавра?… Ну нет… У кентавров в головах степи, и длинные реки, и исписанные таблички с давно прошедшими датами. Ну ещё, может, звёзды. Ничего особенного, — Эоле сказал это с долей пренебрежения, которое покоробило Тааль.
— Почему ты так не любишь Турия? Если бы не он, я бы не выжила…
— А ты и так ещё не выжила, — легкомысленным тоном сообщил ей Эоле, продолжая плескаться в ручье. Свет то мерк, то снова наливался синевой, заставляя его мерцать, подобно большим светлячкам из Леса. — Ты просто в себе, сколько раз ещё повторять?… Чтобы выжить, надо ещё и вернуться в тело, Тааль-Шийи. Непростая задача, и с ней тебе никакой Турий не поможет… Пока ты скорее провалила испытание, чем прошла — не удержалась всё-таки в мире живых. Хотя, — тут Эоле оборвал себя и задумался, умильно подперев кулачком щёку, — кто знает, кто знает… Это смотря с какой стороны взглянуть, как говорят хитрюги-боуги.
Тааль не знала — или просто не помнила, — кто такие боуги. Но из услышанного это обескураживало меньше всего.
— Так, значит… Я умерла? — тоненьким голосом уточнила она. Страшно почему-то уже не было, но и интересно тоже — будто предстоит узнать о мерзкой язве или болячке, из которой надо рутинно вычистить гной.
Эоле вздохнул и закатил глаза (один из них притёк обратно с запозданием).
— Ты меня совсем не слушаешь. Ты не умерла, а в своей пещере. Чего тут непонятного?… Твоё тело сейчас крепко спит, а кентавр с бешеной птичкой дружно плачут над ним от горя… Да шучу я, шучу, — быстро прожурчал он. — Не плачет никто пока — ишь, запаниковала… Просто ждут, не очнёшься ли ты, ибо что им ещё остаётся?
— Я хочу вернуться, — помедлив, сказала Тааль. Во рту у неё ещё не растаяла сладость чужеземного «пирога», но при мысли о беспокойстве друзей к ней прибавилась горечь. Им обоим хватает своей боли, куда же вместить ещё и её?… — И понять, что со мной случилось.